Отторжением новой актерской генерации исчерпывается шанс обновления устоявшегося театра.
Художественный театр произвел обновление в 1924 году, когда Станиславский и Немирович после возвращения из американских гастролей взяли в театр огромную группу молодежи. Хмелев, Яншин, Тарасова, Степанова, Грибов, Ливанов, Массальский – все они стали корифеями к середине сороковых-пятидесятых годов. Именно эти новобранцы позволили Художественному театру зажить полноценно, влить «новое вино в старые мехи». Ничего аналогичного акции Станиславского и Немировича двадцать четвертого года и вспомнить нельзя.
Спустя несколько лет «Современник», сознавая свои нужды и потребности, понимая, что что-то важное упущено, все-таки организует свою студию – так называемый «Современник-2». Но сделает это достаточно неподготовленно и формально, взяв целый курс, окончивший Школу-студию МХАТ. На мой взгляд, ценность «Современника-2» была, к сожалению, несколько ниже потенциальных способностей нашей первой, подвальной студии. Я не хочу характеризовать людей, персонально составлявших труппу «Современника-2». Будучи неподготовленной, неестественной, эта акция не могла состояться.
Потому что так это не делается! Обновление театра связано с процессом выращивания, и, как всякий процесс выращивания, оно требует достаточного риска и долговременности последовательных усилий. Только при этом условии у обновления есть шанс.
Рассмотрим, к примеру, обновление БДТ, ныне Театра имени Георгия Товстоногова. Это был совершенно иной процесс, когда в коллектив пришел лидер – мощный, самостоятельный, полнокровно живущий в то время как театральный художник, как театральный деятель. Георгий Александрович набирал созвучных ему актеров из других театров. Нельзя сказать, что Товстоногов привел своих учеников. Он собрал актеров, необходимых ему. При таком подходе соблюдаются совершенно иные закономерности, когда мощный театральный лидер, в соответствии со своими творческими задачами, адаптирует в процессе создания новых спектаклей целую группу актеров, приглашаемых им со стороны, или же тех, кто не был востребован в театре до сих пор. По сути дела, это процесс селекции, формирования своей труппы…
Думаю, что определенные сложности «Современник» испытывает до сих пор. Это вовсе не отменяет успехи и достижения театра, но тем не менее проблема остается серьезной и поныне. Ведь театр, как всякий живой организм, без подпитки начинает стареть и погибать…
Вот так кончилась моя первая «попытка полета». Попытка создания театра-дома, театра-семьи (если использовать терминологию Анатолия Смелянского), а не какой-нибудь лаборатории или авангарда, – нормального, русского, традиционного реалистического психологического театра. Реалистического не в том смысле, что он чурается, к примеру, театра абсурда или того, что я называю театром правдоподобия невероятного, – Гоголя, Гофмана, Салтыкова-Щедрина, Сухово-Кобылина… Наоборот, наш театр вбирает все и от этого становится и более мощным, и более маневренным, и более полнокровным по звучанию. Театр интересен, когда он не просто тиражирует жизнеподобие, а когда пытается осуществлять езду в незнаемое…
Посттравматический синдром
Я очень тяжело переживал поражение.
Для меня все вместе взятое было ударом невероятной силы. Я заболел – свалился с температурой сорок. И, как в каком-то бульварном романе, перепуганные ребята пришли и собрались у моей постели. Я поглядел на их растерянные лица и понял, что им нечего есть. Температура сразу куда-то подевалась, я встал со своего «одра» и стал устраивать их в разные театры. Совсем как Колавна, когда родилась Саша.
Мои первые ученики разлетелись. Кто куда. Василий Мищенко, Елена Майорова, Сергей Газаров, Алексей Селиверстов – в «Современник». Михаил Хомяков, Андрей Смоляков, Анна Гуляренко – в Театр имени Гоголя. Мария Овчинникова – во МТЮЗ, играть «Много шума из ничего» у Левертова. Марина Шиманская – в театр «Эрмитаж», Лариса Кузнецова – в Театр имени Моссовета, Алексей Якубов – в Детский музыкальный театр под руководством Натальи Сац, Виктор Никитин – в Театр на Перовской, Игорь Нефедов – в Центральный детский театр, Нина Нижерадзе в конечном итоге уехала с мужем, Витей Сарайкиным, работать в Киев. Многие так и остались в этих театрах навсегда.
Сейчас в Подвале на Чаплыгина работают трое моих первенцев: Андрей Смоляков, Миша Хомяков и Надя Лебедева.
Как и у всякой семьи, у нас уже есть свой мартиролог. Вот уже много лет, как не стало Игоря Нефедова. Давно ушли из жизни Лена Майорова и Алексей Селиверстов. Для меня эти потери вполне равнозначны тому, как если бы я терял своих детей со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это – боль моего сердца…
Семь лет отнял у меня Гришин, семь лет!
Ох как много можно было сделать за эти годы… Уже делали первые шаги в режиссуре и Саша Марин, и Сережа Газаров – мы могли бы двигаться и работать в шесть рук! Эти ребята обещали развить мощнейшую скорость! Те большие, серьезные успехи, которых сейчас добился Марин в Канаде, – родом оттуда, из нашей первой студии…
Летом восьмидесятого года я не смог набрать курс в ГИТИСе только по одной причине – мне этого сделать не дали. Непонятно, кто конкретно, но известно, что распоряжение пришло из Министерства культуры, которому непосредственно подчинялся ГИТИС. Олегу Табакову запрещалось заниматься педагогической деятельностью.
Об этом инциденте сообщили некоторые европейские газеты. Но я не стал устраивать из ситуации, в которую попал, полыхающего пожара. Я уже говорил, что для меня положение диссидента никогда не было желанным, приятным и возможным. Да и глупо было бы видеть преуспевающего артиста в роли диссидента – как-то не вяжется одно с другим.
На мою беду откликнулись финны. Есть такая замечательная женщина в Финляндии – Рая-Синика Рантала. С ней мы познакомились, являясь выборными чиновниками в комитете дочерней организации ЮНЕСКО «Международный институт театра». В то время как на родине моему детищу не давали дышать, Рантала была проректором Хельсинкской театральной академии и пригласила меня к себе работать. В Хельсинки я провел полгода, преподавал и ставил с дипломниками «Две стрелы».
Спустя несколько лет Рая-Синика, талантливый и смелый режиссер, стала руководить муниципальным театром в городе Лахти. По ее предложению я поставил там три спектакля: «Обыкновенную историю», «Полоумного Журдена» Мольера – Булгакова и «Лисичек» Лилиан Хеллман. А когда она снова вернулась в Хельсинки, наша работа продолжилась в муниципальном театре столицы ставшей милой и родной моему сердцу Финляндии, где я поставил «Билокси-Блюз» Нила Саймона и «Неоконченную пьесу для механического пианино» Михалкова – Адабашьяна.
Рая-Синика Рантала – мой верный и надежный друг. Она практически первой узнала о событиях, которые перевернули потом всю мою личную жизнь…
В течение двух лет после гришинского «подвига» мы занимались тем, что играли спектакли вопреки всему: вечерами, ночами, в свободное от репетиций и спектаклей на основных местах работы время. Даже ставили новые, хотя и вынужденно «малоразмерные», «малонаселенные» спектакли, где участвовало мало актеров – ребята работали кто где, зарабатывая деньги на жизнь, и не всегда могли репетировать и играть в Подвале. Так появились две премьеры: спектакль «Жак-фаталист», поставленный Андреем Дрозниным-младшим по пьесе Дидро, который вдвоем играли Селиверстов и Никитин, и спектакль «Случай в зоопарке» Эдварда Олби в постановке Кирилла Панченко, где были заняты Хомяков и Никитин. Эти спектакли шли в Подвале и в 1981-м, и в 1982 году. Отчаянные попытки доказать прежде всего самим себе, что мы живы, что мы работаем вопреки тому, что нас уничтожают.
