Грассер, очевидно, сохранил те части текста, которые могли бы побудить читателя к активной деятельности, наставить его на путь истинный. Сам Грассер исходил из мнения Тита Ливия, как видно из его предисловия к изданию, о роли истории в исправлении нравов. По мнению последнего, высокие моральные качества предков, их патриотизм и любовь к свободе, мужество и самоотречение, набожный и скромный образ жизни составили основу роста Римского государства, а повреждение нравов стало причиной гражданских неурядиц и упадка Рима.
Возможно, труд Михалона в начале XVII в. подвергся редакционной обработке и с точке зрения кальвинизма. Ведь его сочинение было написано в тех условиях, когда господство католической церкви в Литве было почти безусловным, а критика в ее адрес грозила суровыми карами.
Несмотря на редактирование рукописи Грассером, можно полагать, что и в опубликованном тексте сохранилось главное — своеобразный ответ литовского мыслителя и политика на самые насущные вопросы развития Великого княжества Литовского, которые обсуждали и польские, и украинско-белорусские публицисты того времени. И среди них едва ли не основной — вопрос о дальнейших путях государственно-политического развития двух соседних стран — Литовского княжества и королевства Польского. Михалон писал свое сочинение почти за два десятилетия до Люблинской унии, тогда, когда перспектива окончательного объединения их в Речь Посполитую становилась все более актуальной. Отношение к ней среди привилегированных сословий Литовского княжества было далеко не однозначным: шляхта в целом поддерживала унионные программы, магнаты же старались сохранить обособленное Литовско-Русское государство
[95]. Идеологи польской шляхты (в частности, Ст. Ожеховский), убежденные в превосходстве шляхетской демократии над любым общественно-политическим строем тогдашней Европы
[96], рассматривали унию как некое благодеяние, приобщающее дворянство Литовского княжества («несвободных литвинов») к сословным привилегиям поляков («вольных поляков»). «Ты, литвин, — писал, правда, в 1564 г. Ст. Ожеховский, — ходишь в ярме от рождения или, как скованная уздой кляча, носишь на своем хребте своего господина, а я, поляк, парю, как орел без привязи, на моей прирожденной свободе под моим королем...»
[97].
Однако в этом принципиальном пункте сочинение Михалона противостоит общей тенденции развития польской общественно-политической мысли. Мы не найдем у Михалона апологии шляхетских вольностей, осуждения тирании и одобрения дворянских привилегий, хотя не найдем и откровенных восхвалений сильной королевской власти, какие содержатся в другом литовском публицистическом сочинении середины XVI в — в «Разговорах поляка с литвином»
[98], — написанном, вероятно, Августином Ротундусом. Так или иначе, сочинение Михалона Литвина не согласуется с характерным для шляхетской ментальности и идеологии культом свободы.
У него свой культ — «хороброй Литвы» времен Витовта, когда территория Литовского княжества была почти беспредельна и простиралась от Балтийского до Черного моря (фр. 3). Витовт, по мнению Литвина, — «наш герой», образ которого он сильно идеализирует, умалчивая о его поражениях, жестокости и суровости
[99]. Это Витовт стоял у истоков ханской власти в Крыму, где своей «могучей десницей» «насадил род Гиреев». Примеру великого Витовта следует-де и современник Литвина эталон правителя Иван IV (фр. 3)
[100]. Московиты заимствовали законы Витовта, которыми сами литовцы уже «пренебрегают» (фр. 4).
Прославление Витовта в трактате Михалона отвечает, с одной стороны, композиционному замыслу риторической антитезы, а с другой — вписывается в литературную и устную традиции, восходящие, вероятно, к концу XIV в. «Якож бы мощно кому испытати высота небесная и глубина морьская, то ж бы мощно исповедати силу и храбрость того славного господаря»
[101], так гласила «Похвала Витовту» в благосклонных к нему литовских летописях. Польский хронист XV в. Ян Длугош, незаслуженно принижавший деятельность и личность двоюродного брата Витовта, польского короля Владислава Ягайлы, сравнивал Витовта с Александром Македонским; творивший почти полтора столетия спустя Н. Гусовский — с могучим зубром литовских лесов. В речи, произнесенной при возведении Александра Казимировича на великокняжеский престол и приписываемой Стрыйковским маршалку Литавору Хребтовичу, содержалась просьба следовать примеру Витовта, предпочитавшего «литовские обычаи итальянским, чешским и немецким»
[102]. Наконец, в поэме Я. Радвана «Радивилиада» (1588 г.) дух Витовта побуждал Радзивилла черпать силы в славном прошлом
[103].
Наряду с Витовтом Михалон прославляет и иных литовских князей-воителей. Он гордится легендарными походами предков «на стольный град Москов», с пафосом пишет о «победоноснейших знаменах отца вашего» (Сигизмунда I) (фр. 1), сокрушается о гибели в костеле св. Станислава трехсот старинных знамен, добытых в победах над роксоланами, москами и алеманами, в том числе и 12 знамен, добытых под Оршей в 1514 г.
