Живут же народы татарские без излишеств, послушные Священному Писанию, в котором говорится: «Не пейте вина ни вы, ни дети ваши, вовеки; и домов не стройте, и семен не сейте, и виноградников не разводите и не имейте их, но живите в шатрах во все дни жизни вашей, чтобы вам долгое время прожить на той земле, где вы странниками»
[243]. Вот так и живут они на земле той многие дни, вольные, независимые и всегда уверенные в своей неистребимости. Поскольку они презирают роскошь и не владеют ничем недвижимым и подверженным захвату, то все свое добро, куда бы они ни передвигались, имеют при себе. Вот почему сии кочевники имеют единственно движимую [собственность] — идущих с ними скот и рабов
[244].
И хотя владеют перекопские [татары] скотом, обильно плодящимся, все же они еще богаче чужеземными рабами-невольниками, почему и снабжают ими и другие земли. Ведь у них не столько скота, сколько невольников. Ибо они поставляют их и в другие земли (provinciis). Ведь к ним чередой пребывают корабли из-за Понта и из Азии, груженные оружием, одеждой, конями, а уходят от них всегда с невольниками. Ибо все их торги (emporia) и места сбора податей (telonea) полнятся только товаром этого рода, на который к тому же у них всегда спрос, [он годится] и для торговли, и для залога, и для подарка, и всякий из них, по крайней мере имеющий коня, даже если на деле раба у него нет, все же, полагая, что всегда может приобрести их множество, обещает по контракту (in contraetibus) с кредиторами (creditori) своими в назначенный срок заплатить им за одежду, оружие и резвых скакунов тоже живыми, но не конями, а людьми, притом нашими единокровными. И они спокойно дают такие обещания, как если бы в своих зверинцах и скотных дворах они всегда держали этих наших пленников. Вот почему один иудей там в Таврике у тех единственных врат ее, стоящий во главе таможни (teloneo), видя, что туда постоянно ввозится бесчисленное множество пленных людей наших, спрашивал у нас, все так же ли наши земли изобилуют людьми или нет и откуда здесь такое множество смертных. Так у этих разбойников всегда в наличии такая собственность не только для торговли с любыми странами, но и для удовлетворения у себя дома своей жестокости или прихоти.
Ведь очень часто [встречаются] среди этих несчастных людей весьма сильные, которых если не оскопили, то отрезали уши и [вырвали] ноздри, прижгли раскаленным железом щеки и лбы и принуждают закованных в путы и оковы днем трудиться, ночью [сидеть] в темницах, и поддерживает их скудная пища, [состоящая] из мяса околевших животных, гнилого, кишащего червями, какого даже собаки не едят. А женщин самых юных они держат для разврата, а некоторых из них, обученных искусствам, даже приглашают на пиршества для увеселения, чтобы играли они на арфах и кифарах и танцевали. Если же среди наших пленных сородичей оказываются женщины, чей благородный вид [выдает] их знатное происхождение, то их отвозят к Таласию (Thalasio) и в его райские кущи
[245].
Следует сказать и о другом, что они делают там с такими людьми. А именно: когда происходит торг, этих несчастных ведут на многолюдную рыночную площадь, группами, построенными наподобие отлетающих журавлей и по десять вместе связанных за шеи, и продают их десятками сразу с аукциона, причем торговец, чтобы повысить цену, громогласно возвещает, [что это] новые невольники, простые, бесхитростные, только что пойманные, из королевского народа, не московского (Moscovitico). Ибо род москвитян (Moschorum), как хитрый и лживый, весьма дешево ценится там на невольничьем рынке. Итак, этот род товара тщательнейшим образом оценивается в Таврике и за большую цену покупается чужеземными купцами, чтобы продать [его] дороже более отдаленным и диким [народам]: сарацинам (Sarracenis)
[246], персам (Persis), индусам (Indis), арабам (Arabibus), сирийцам (Syris) и ассирийцам (Assyriis). И ведь любой из них алчет [получить] невольниц отсюда в жены, однако без насилия и беззакония, но по правилу, предписанному свыше. Господом во Второзаконии, 21. Ибо и любимейшая жена нынешнего турецкого (Turcarum) императора
[247] мать перворожденного [сына] его, который будет править после него
[248], похищена была из земли нашей. Также и перекопский Сап-Кирей, рожденный от христианки
[249], ныне имеет и жену-христианку. И все служители, евнухи, писцы и разные ремесленники этих тиранов (tyrannorum) и лучшие воины янычары (janiczari), которые там уже с детства обучаются воинскому искусству и дисциплине и из которых в конце концов выбирают вождей (Duces) и баронов (Barones), происходят от нашей христианской крови
[250]. И поэтому, когда они там покупают невольников, то осматривают не только открытые взору органы и зубы, чтобы не были они ни редкими, ни темными, но обследуют также и самые сокровенные части тела. И если у кого обнаруживают родимое пятно, опухоль, шрам или иной скрытый порок или недостаток, то такого возвращают. Но даже и при таком осмотре покупаемого, тем не менее хитроумные барышники и нечестивые торговцы способны на обман, создавая приманки. Ведь тех более красивых мальчиков и девушек, которые попадают в толпу пленников, не сразу выводят [на продажу], но [сначала] хорошенько откармливают, одевают в шелк, белят и румянят, чтобы продать подороже. Иной раз самые красивые и целомудренные девушки нашей крови оцениваются здесь на вес золота. А случается, красивую невольницу, едва купив, тут же перепродают, тщательно приукрасив, чтобы поднять цену и получить барыш. Делают это и в прочих городах этого полуострова, а особенно в Каффе. И случилось там, что толпы этих несчастных невольников отправлялись с торга прямо на корабли. Ибо этот порт удобнейшим образом граничит с морем и по этому своему ненасытному и преступному местоположению он не город, а поглотитель крови нашей. И вот там эти скитальцы, столпившиеся на берегу перед тем, как взойти на корабли, увидели, что мы печалимся за них, [стоящих] перед нашими глазами. Тогда один из них, знакомый мне и земляк, как бы прочитав наши мысли по печальному выражению лиц, ответил за всех, не спуская с меня глаз: «Не надо вам, — сказал он, — любезный брат, печалиться о нас, изгнанниках, странствующих так; хотя, как это ни горько и печально, мы отправимся в путь, покинув милую землю отчизны, переправляясь туда, откуда никогда не вернемся, и чем дальше от границ отчизны увезут нас, тем сильнее день ото дня будет сжигать нас тоска по родной земле; однако нам суждено уже нести этот неминуемый жребий с невозмутимой душой, так как мы не единственные и много нас, товарищей по несчастью, и когда мы видим, что остальные остаются здесь, в Таврике, не в лучшем положении, которым выпал такой же жребий, заклейменные эти, помеченные тавром
[251], даже с изуродованными лицами, мы знаем на опыте, что на родине их равно ожидал по обыкновению не более радостный исход: близким нашим, как мы видели, отрубали, отсекали и отрывали от тел их руки, ноги и головы, трепещущие сердца и вырезанные легкие бросали в огонь, а, выпотрошив животы их, из остывающих кишок выхватывал дикий враг внутренности для жертвенного гадания, желчные пузыри и желчь для мазей
[252]. Впрочем
[253], было бы много лучше и нам, если бы, претерпев все до одной эти да и другие жестокости, мы умерли бы близ отчих ларов и теней, исповедуя нашу веру, и рядом с могилами предков, а тела наши были бы гораздо счастливее, чем теперь, даже если бы они были обезображены и растерзаны и пожраны хищниками; но поскольку это нам заказано, сохраняет нас на продолжительное время для глумления им слепой рок, которому надо повиноваться, и эта горесть ваша и сожаление не помогут нам. Скорее нам должно опасаться, чтобы не постигла и вас та же участь, то есть, чтобы и вы когда-нибудь не сели на эти уносящие нас корабли и чтобы наконец все племя наше не погибло, потому что день ото дня все больше гибнет его питомцев. А этого поистине всячески следует страшиться, если вы, каковыми ныне являетесь, будете продолжать впредь упорствовать в ваших весьма пагубных нравах, неминуемо влекущих вас к гибели. Итак, если есть у тебя сколько-нибудь любви к родине или верности князю, или по крайней мере веры в Бога, то надлежит тебе о той неминуемой опасности поведать князю и тем, наконец, кто его окружает, так как ныне вы поняли, каковы обстоятельства, испытываемые здесь людьми. И если ничто другое не заставляет тебя этого сделать, то да подвигнет тебя хотя бы любовь к вере истинного Бога, именем которого мы, несчастные, теперь только чувствующие всю цену отечества и свободы, заклинаем тебя, дабы желанная отчизна по крайней мере получила от нас этот последний залог нашей любви»
[254]. Высказав это и тяжко вздыхая, он был увлечен на корабль, поднимаясь в десятке своей, прочно скованной, и исчез на высоком судне, уведенный [вместе с ней], оставив нам такое завещание.
