«Часть людей считает, что превращать школы в подобие бизнес-компаний – это утопия и глупость, а часть – что без такого подхода школа станет архаичным институтом, – говорит мне Кирилл. – Истина, как обычно, где-то посередине. Мне кажется, что современной школе необходима прививка реальности. Мы живем во взрослом мире, где принято иметь навыки коммуникации, грамотно выражать свои мысли и пользоваться электронной почтой. А сегодняшний учитель может прожить всю жизнь, не столкнувшись с деловой перепиской, и быть совершенно некомпетентным в коммуникации. Но ведь этот человек общается с родителями. Из таких мелочей и складывается пренебрежительное отношение к профессии педагога».
Остается понять, что делать школам, у которых нет ресурсов превратить свое пространство в своеобразный стартап из Кремниевой долины, то есть большинству школ в маленьких городах России. «Дело в том, что место не важно. Провинциальность идет изнутри, а уровень культуры в школе задает директор, – говорит Медведев. – Мы недавно брали на работу учительницу – я не хотел, но коллеги просили, да и август уже был, отзывы у человека хорошие… Я спрашиваю у девушки: «Какую последнюю книгу вы прочитали?» Она отвечает: «Читать из-за работы не успеваю». – «Ну ничего, у меня самого времени на книги не хватает. Но может, спортом занимаетесь или увлечения какие-то есть?» – «Тоже нет». Человек работает учителем в младших классах, в три часа дня уходит домой – и все, жизнь ограничивается только этими рамками. А где глубина личности, с которой столкнется ребенок? Что ты передашь детям, если у тебя ни к чему нет внутреннего стремления? Рост по карьерной лестнице – не единственное, чем должен руководствоваться человек в своей жизни. Беда случается, когда останавливается твое внутреннее движение. Когда ты начинаешь эксплуатировать то, что уже умеешь, и не пытаешься учиться».
Может быть, для этого в начале года в «Новой школе» придумали опросник: детям раздается список вещей, которые преподаватели сделали в своей жизни, и школьникам нужно угадать, кто совершил тот или иной поступок. «Проехал 400 километров на велосипеде по Франции», «погружал руку в ртуть», «трогал палец, которому больше 400 лет» – со своими догадками ученикам предстоит подходить к каждому педагогу. Причем в случае неудачи придется решить три выданных учителем задания. Эффект неожиданности срабатывает безотказно: с таким же удивлением мы узнаем о неизвестной нам жизни родителей – совсем непохожей на ту, к которой мы привыкли с детства.
О том, что не стоит останавливаться в развитии, Кирилл знает на личном опыте. «Я оканчивал мехмат – интеллектуальную нирвану, где ты продолжаешь развиваться только в определенных сферах, – говорит он. – Это как упавшее в болото дерево, которое вязнет в трясине. Но у меня психотип ученого-коммуникатора: я увлечен не столько математикой как предметом, сколько математикой преподавания. И у меня случилось «эмоциональное размораживание», когда я со школьниками начал ставить мюзиклы и организовывать лагеря. Поэтому сейчас я прихожу на уроки с целым списком деталей, за которыми наблюдаю. Самый простой вопрос, на который я ищу ответ: «Отдал бы я этому учителю своего ребенка?» А уже дальше важно, насколько преподаватель горит своим делом, чувствует ли он класс. Видит ли детей или обращает внимание только на себя. Какая динамика у школьников – кто из них не включен в урок и сидит в телефоне».
Я спрашиваю у Кирилла, не думает ли он, что с его приходом уроки становятся театральными – как всегда случается с приходом проверяющих. В ответ он рассказывает о своем любимом наблюдении: куда бы ни зашел директор, там всегда будет тихо. «Недавно на уроке географии я увидел, что две половины класса учатся одновременно в разных кабинетах, – говорит Кирилл. – Я спросил у преподавателя: «В чем логика такого разделения?» На что мне ответили: «Одни – буйные, а другие – нет». И когда я намекнул, что происходит что-то не то, учитель начал повторять, что делили без него, он не в курсе. А поговорить с другими преподавателями? Выяснить, почему так? А если бы никто не помог педагогу увидеть эту нелогичность? Я предложил: «Попробуйте поменяться группами, а потом скажите друг другу, что увидите со стороны. И если будут подозрения, что вы делаете что-то не так, то устройте встречу и попробуйте понять, что именно».
Нам всем сильно повезет, если мы не сможем объяснить следующим поколениям целый список происходящего в нашем общении с детьми. Фразу «Я – последняя буква в алфавите», ворох домашней работы после шести проведенных в школе часов и родительские собрания, которые превратились в средство манипуляции. Насколько знакома вам фраза, произнесенная вернувшимися домой родителями: «Собрание прошло хорошо, о тебе ничего не говорили»?
В «Новой школе» попробовали выйти из колеса сансары числовых отметок: в начальных классах тут обходятся обратной связью, в старших – более гибкой 100-балльной системой оценки. Но проблему «отчитывать ребенка за неуспеваемость или нет» для родителей это не сняло. «Мамы и папы спрашивают меня: «А когда надо включаться в процесс – когда у ребенка меньше 50 баллов?» Я так и не смог объяснить родителям, что не надо вообще выключаться из жизни своих детей, – говорит Кирилл. – Есть родители, которые просят «объяснить простым языком». Мол, мы понимаем, что 2 или 3 – это плохо, 4–5 – хорошо, а вот 100-балльная система – это что? Я говорю им: «Надо спрашивать не про отметки, а про состояние детей. Есть ли у них объяснение мотивов их действий или бездействий». «А вы как директор не хотели отменить отметки вообще?» – спрашиваю я. «Я размышлял, как нам всем перестать цепляться за баллы, но оценка как обратная связь ученикам в любом случае нужна, – говорит Кирилл. – На мой взгляд, оценки сами по себе не превращаются в средство манипулирования. Их превращают. У меня вообще была мысль ввести процент освоения материала и оценивать учеников таким образом. Понятно, что успешность идеи рассудит только время. Ты взял первый класс, выпустил его через одиннадцать лет, подождал еще пять после того, как они окончили вуз, и сказал всем: «Видали?»
В одном из лучших фильмов в жанре нуар «Секреты Лос-Анджелеса» главный герой пытается расследовать коррупцию в своем полицейском участке, но никак не может найти поддержки у коллег. «Ты вообще помнишь, зачем пришел сюда работать?» – спрашивает герой в отчаянии у старшего по званию. За долю секунды мы видим трансформацию на лице собеседника – от самодовольного «ну-что-ты-хочешь-мне-сказать» до ошеломленного свалившимся на него знанием человека. «Не помню», – говорит он, и его взгляд тускнеет. Когда-то Нил Янг спел: «Лучше сгореть, чем угаснуть», но для учителя эта фраза звучит почти как издевка. У педагогов профессиональное выгорание происходит незаметно. Те, кто в начале своей работы смеялся над собирательным образом «Марьиванны», внезапно ловят себя на мысли, что дети превращаются в объект для эмоционального срыва, а сам урок – в сеанс психологической разрядки.
«Глядя на многих преподавателей, меня стал волновать вопрос: что делать, когда видишь, что педагог уже перестал развиваться и не хочет заниматься своим делом? – говорит Кирилл. – Профессиональное выгорание у учителей выражено особенно ярко. Преподаватель – это «резиновая профессия», в которой сложно выстроить границу и остановиться. Можно без конца проверять тетрадки и готовиться к урокам. Я понял, что не допускать такого позволяет супервизия в виде помощи других коллег, даже не обязательно психолога. Нужно проговаривать свои истории: что я делаю и зачем я делаю. Сейчас, как директор, я прошу заведующих кафедр выстраивать опеку, некий канон относительно поддержки разных коллег. Кому-то нужен взгляд из зрелого опыта, а кому-то надо позволить проявить молодую энергию, придумать кучу всего».
