Однажды группа американских художников долго рисовала мелом потрясающие картины на асфальте, а после окончания работы участники проекта бессердечно смыли рисунки водой. На возмущенный вопрос «зачем?» создатели ответили, что старались фокусироваться не на результате, а на пути к его достижению. Через некоторое время от эквалайзера останется только воспоминание и ни одного файла с записью. Подкопаеву и Орловой важно было увидеть спектр мнений, услышать это многоголосие, понять, насколько дети умеют выбирать и принимать решения. И, наконец, готовы ли дети играть главную роль в собственном образовании.
«Я четвертый раз в жизни преподаю математику пятиклассникам, – рассказывает мне Подкопаев. – Проще всего было взять старые конспекты и снова работать по ним. Но тогда я был бы похож на парикмахера, который машинкой побрил всех детей налысо, чтобы они стали одинаковыми. И я держу в голове другую крайность, когда вообще откладываю школьную программу в сторону и развиваю у своих учеников определенные способности. В обоих случаях мне грош цена как профессионалу – ведь я не удержался в рамках, за которые отвечаю как педагог. Здорово, что дети научились интерпретировать текст или работать с таблицами, но моя задача, чтобы они при этом могли решать квадратные уравнения. И мне кажется, что, кроме желания учителя искать баланс между программой и навыками, ничего больше не надо. Кто может запретить тебе экспериментировать? У тебя свой формат урока: закрыл дверь – и веди занятие как хочешь. А для проверяющих у тебя всегда будут ответы. «Квадратные уравнения изучаете?» – «Изучаем». – «Площади проходите?» – «Проходим». На любой вопрос всегда можно ответить: «Я так веду урок, потому что в государственных стандартах записана метапредметность». Можно даже выписать, какие навыки ты в этот момент развиваешь. Любой взрослый человек с этим справится. В нашей стране все умеют подогнать свою деятельность под задачу».
Недавно Юрий Подкопаев организовал очередной эксперимент: показал школьникам фрагмент задачи и два утверждения, которые могут ее дополнить. Вопросы в конце задания звучали так: для решения нужно первое или второе утверждение? Или оба? Или ни одного? Поначалу дети не понимали, чего от них хочет учитель: что значит «правильных ответов может быть несколько»? Удивление сменилось восторгом и просьбами «давать побольше таких заданий». «Это же как новая компьютерная игра, когда ты поначалу с азартом пытаешься понять правила и максимально использовать все фишки, – объясняет Подкопаев. – Но как только ты разобрался со всеми правилами, становится скучно и игра теряет смысл. Ты уже знаешь, что вот такая комбинация клавиш точно приведет к определенному результату. Но пока ты этого не понял, есть чувство, что еще не все инструменты использованы. И такое ощущение можно создавать и на уроках».
Подкопаев не верит, что все описанное им можно применить в школе в одиночку. «Главный ресурс для педагога – это командная работа, – говорит Юрий. – Нужно договариваться с коллегами и работать с ними в едином ключе. Например, когда в моей предыдущей школе в шестом классе появилась геометрия, мы договорились с коллегами о том, что год будет посвящен идее доказательства своей мысли. Не просто «хочу» или «не хочу», а обязательно на всех предметах нужно обосновать свое мнение. И тогда получается, что не один я как математик работаю с доказательством теоремы, а мы все работаем в одном направлении. Или мы, например, решили устроить месяц работы с информацией. И вот я учу выстраивать таблицы, историк учит работать с диаграммами и схемами битв, а преподаватели английского – с глаголами. Даже на физкультуре дети могут рисовать схему человеческого тела и то, на какие мышцы рассчитаны определенные упражнения. Мы бьем в одну точку с разных сторон – и вдруг дети видят, что с одного языка на другой переводится одна и та же информация. Работать таким образом вместе безумно трудно, ведь за плечами каждого опытного учителя есть багаж. Так с какой стати ему кто-то будет говорить, как работать? А на совещаниях преподаватели очень хотят обсудить, что делать с двоечниками. Но важно говорить не о конкретных детях, а о том, для чего нужен курс каждого из нас. Что я хочу с помощью своего предмета сделать для этого конкретного класса? Это очень важный ресурс – собраться и договориться между собой, а затем идти в одном направлении и усиливать работу друг друга».
На уроки Юрия Подкопаева часто приходят максимально далекие от точных наук люди. Например, Подкопаев приглашает психолога оценить свою работу с личным ростом каждого ребенка. Несколько раз в году этот специалист из другой сферы смотрит на то, как дети, которые боялись выходить к доске, учатся поддерживать беседу, концентрироваться больше трех минут, выдерживать границы и правила. «Вот у меня появилась проблема: на уроках мальчики выступают активнее девочек. Мне нужно понять, что я как учитель делаю, чтобы провоцировать мальчиков на диалог, а девочки при этом закрываются. Или все нормально и я зря переживаю? – говорит Подкопаев. – Мне нужен взгляд человека, который может спихнуть меня с пьедестала. Сказать: «Ты классный, все здорово, но…» И вот это «но» – самое важное. Например, дети пришли после перемены взлохмаченные, а я этого не заметил и сразу начал урок. В итоге потерял темп, потому что школьники включились в процесс только на двадцатой минуте. Ты как учитель не уделил им в самом начале двадцать секунд времени, из-за чего половина урока прошла зря. Увидеть такие вещи можно только с помощью обратной связи, которая очень важна».
Чуть позже в том же самом театральном зале учителя проведут встречу, где будут делиться своими наработками и приемами в формате «открытого микрофона». Самыми смелыми окажутся всего шесть человек, зато анонимно преподаватели будут участвовать куда активнее. На экране покажут ответы педагогов на вопрос: какой ваш самый страшный сон? Один из ответов звучал так: «Изобрели машину времени, и я работаю учителем вечно». Больше всего Юрия Подкопаева пугает не вечная педагогическая карьера, а фраза учителей и репетиторов: «Я гарантирую, что после года обучения у меня ребенок сдаст ЕГЭ на 100 баллов». «Что это значит? Что дети мне по барабану, – объясняет Подкопаев. – Что я как учитель все равно доведу их до определенного уровня, хотят они того или нет. Если ребенок задает вопрос про необходимость квадратных уравнений, учителю математики сразу же хочется от него избавиться, как от бракованного экземпляра. А для меня это как раз тот ученик, от которого можно идти. Значит, у него есть аналитическое мышление. Ребенка пытаются заставить заниматься чем-то, в чем он не видит никакого смысла. Что сделает разумный человек в такой ситуации? Спросит: «Вы уверены, что это надо делать сейчас и именно так?» А мы хотим от детей, чтобы они просто выполняли то, что мы им говорим. Если ребенок задает вопросы, мы разочарованы тем, что плохо поработали как учителя. Хотя все наоборот. Значит, мы хорошо поработали. Значит, у ребенка прекрасная семья, которая научила его критически относиться к любым задачам. И это работает на его безопасность, умение выбирать, отстраняться от того, что ему не близко. На самом деле кошмарный сон преподавателя – ошибка на уроке. Но как дети научатся пробовать и ошибаться, если сами учителя этого не делают?»
«Я все время думаю про запрос родителей, ЕГЭ и наше учительское место во всей этой цепи, – говорит мне Подкопаев. – Если все время пытаться ребенка чем-то заинтересовать, не лишает ли это его умения быть конкурентоспособным во взрослой жизни? Но мне кажется, что ответ на вопрос «Счастье или ЕГЭ?» – в готовности предоставлять возможности. После нескольких лет учебы мы говорим детям: «Вот вы попробовали себя в разных областях, а теперь пришло время выбирать. Хотите 80 баллов по биологии? Берите в неделю не час этого предмета, а три. А по субботам еще и ходите в лабораторию». Мы, учителя, создаем для этого условия: связываемся с биофаком университета, проводим выездные мероприятия, зовем лекторов. Но от учеников все равно как минимум требуется прийти в субботу и прочитать книги – в противном случае результата не будет. Когда задаешь вопрос: «Вам борщ или окрошку?» – ответ не подразумевает, что человек будет есть оба блюда. А в информатике есть понятие дизъюнкции – когда истиной могут быть оба варианта ответов. И мне нравится, когда союз «или» объединяет ЕГЭ и счастье. Потому что если человек так усиленно готовится к экзамену, что у него дергается глаз и он не выходит на улицу, то это похоже на работающих по двадцать часов в сутки трудоголиков. Как только ты натренировал ребенка, что, кроме ЕГЭ, ничего в жизни нет, сразу после сдачи экзамена он будет одержим другой целью. «Обязательно встречаться именно с этим человеком». «Обязательно попробовать запрещенные вещества». «Обязательно экспериментировать с внешностью». Следующим объектом может быть политическая или религиозная секта. Или обратная ситуация: ты вложил все силы в ЕГЭ, и ничего не получилось. Что дальше? Ребенок решает, что он неудачник и ни на что в этой жизни не способен. Поэтому так важно, что семья не зациклена на одном, что после занятий математикой можно покататься на сноуборде или сходить в консерваторию. Это защита от шизофренической фиксации на чем-то одном. И учитель должен это чувствовать – кто из его учеников уже истощен, а кого нужно подтолкнуть. Кто еще почувствует это вместо педагога – онлайн-курс, менеджер, робот?»
