Вот что пишут восьмиклассники. Слово в слово:
«Учитель не может организовать работу в классе так, чтобы максимальное количество учащихся было вовлечено в процесс. Дети к нему не прислушиваются, так как не считают авторитетом. Учитель оставляет попытки всех успокоить и начинает разговаривать только с заинтересованными. Возможно, с какой-то точки зрения это правильно, но если дети еще не до конца, в силу возраста, сознательные, то основанный на self-discipline метод преподавания не работает и ученики упускают важную информацию. Из-за чего впоследствии скатываются по предмету (у меня так было в другой школе)».
«Учитель ставит плохую отметку даже при желании ученика ее исправить, заранее подготовившись к следующему занятию. Вследствие этого у учащегося пропадает желание улучшить знания по предмету. Следовательно, материал не запоминается или остается неизученным».
«То, как дети видят школу, в значительной мере определяет то, как они живут все годы учебы, – говорит Погодин. – С одной стороны, большой хитрости здесь нет: будь человеком – и все. Но учителю очень трудно быть человеком». – «Вы не думаете, что преподаватели просто боятся показать себя?» – спрашиваю я. «Они очень боятся оказаться подвластными. Даже если человек изображает из себя рубаху-парня и заигрывает с подростками, он все равно так или иначе пытается доминировать. Дети для него – фон».
«Есть три основных варианта:
«Но согласись, ведь это не пятерочная работа»;
«Не спорь, я и без тебя устал(-а)»;
«Вот у этой ученицы работа на пятерку, а у тебя – нет».
Разумеется, высказывание сопровождается не конкретными аргументами, подкрепляющими поставленную оценку, а эмоциями и криками, показывающими отношение учителя ко мне во всей красе. Где-то поблизости должен(-на) стоять ученик(-ца), завоевавший(-ая) симпатию и доверие со стороны преподавателя по каким-то личным обстоятельствам».
Даже не знаешь, что хуже. Понимать, что это учитель, которому ты не доверяешь, или думать, что так бывает всегда и со всеми. И окончить с такой уверенностью школу, чтобы только во взрослом возрасте обнаружить: все может быть иначе.
«Если ребенок не сделал домашнее задание, я себе задаю вопрос: это чья проблема? С этого нужно начинать, – говорит Погодин. – Если это проблема ученика – я его выслушаю. Если моя – мне придется в этом признаться. Когда взрослые называют проявления человечности «панибратством» и говорят, что «ученик должен знать, кто здесь главный», так проявляются их внутренние страхи. Дети из чувства самосохранения всегда смотрят на взрослых. И они предрасположены следовать ожиданиям людей старше их. Просто они считывают те ожидания, о которых мы понятия не имеем, и вовсе не те, которые мы транслируем. Если бояться, что тобой будут манипулировать, потому что ты мягкий и хороший, дети будут это делать. Любой ребенок, заходя в кабинет, понимает, что в нем творится. Потом ожидания соединяются и возникает школа как она есть. А теперь вопрос. Мы согласовываем эти ожидания? Нет. Мы о них что-нибудь говорим? Нет. Мы хоть что-нибудь с ними делаем? Мы вообще способны о них разговаривать?»
«Как у тебя может что-то получиться в дальнейшем, если ты не смогла справиться с этим? Ты разочаровала меня» – сказано с укоризной.
«В результатах, которые я получил, нет нормального личностного отношения, – подводит итог Владимир. – Но в трех ответах из ста, по крайней мере, упоминают юмор. Это хороший инструмент, если только это не насмешка. Грань очень тонкая: дети любят повеселиться, но терпеть не могут, когда над ними насмехаются. Они же очень уязвимы, задеть их ничего не стоит. Некоторые ученики годы спустя пишут, что помнят мои слова, о которых я сам уже забыл.
«Помните отличную фразу? «Учителя делятся на два типа: те, кто говорит детям – и те, кто говорит с детьми».
20:05
Скрипка, галстук и маленькое чудо
«Когда я в детстве отказывался заниматься музыкой, папа вспоминал одну актерскую сплетню. Знаменитый советский скрипач – не будем называть его имени – в детстве должен был играть шесть часов в день, а играл всего два. Перепробовав все способы заставить ребенка заниматься музыкой, мама нашла тот, который срабатывал всегда. Она вставала на подоконник и говорила: «Сынок, играй! Иначе я выброшусь из окна». Так вот: есть разные способы повысить мотивацию. Но ни в одной школе мира я бы не хотел видеть тот, который я описал. Тот, что сочетает эффективность с травматичностью».
Разговор с сооснователем «Новой школы» Никитой Мишиным подарит мне еще одно определение слова «образование», которое мне захочется оставить на память. Лет десять назад сложно было даже представить, что обеспеченные люди однажды будут вкладывать внушительные средства в образование – настолько эта сфера была лишена романтики. Теперь появились конференции и школы, созданные предпринимателями, – и никому это уже не кажется необычным.
Я встречаю Никиту Мишина у расписания, которое он скрупулезно изучает. Мой собеседник регулярно посещает уроки, чем изрядно заставляет нервничать педагогов. «Зачем я хожу на уроки? – переспрашивает меня Мишин. – Мне всегда было интересно посмотреть, как опытный учитель выстраивает диалог с ребенком. Впервые встретившись с взрослым человеком, можно в течение пяти минут перебрать несколько разных тем и понять интересы собеседника. С ребенком такое не пройдет. И меня всегда восхищало искусство нащупать тональность диалога со школьником. Потому что именно тогда возникает урок, который можно назвать «маленьким чудом».
Если преподаватель – это издающий звук камертон, то свою тональность Мишин «нащупал» благодаря учителю географии. «Это было скорее уроками отношения к жизни и мужского поведения, – говорит Мишин. – Представьте: 1983 год, в школе на 700 человек работают всего 4 мужчины. Мы едем в летний лагерь труда и отдыха в Краснодарском крае, где нашему учителю географии нужно ежедневно посещать местный сельсовет. И я слышал, как он говорил: «Они хотят, чтобы я надевал галстук. А я их терпеть не могу». И вместо галстуков он носил ковбойский шейный платок, повторяя: «Я лучше к ним три раза схожу, чем надену галстук». Мы, мальчишки, не то чтобы понимали, что происходит, но ощущали, что в этих словах проявляется чувство собственного достоинства. И это тот ориентир, на который надо равняться».
Несколько лет назад к Мишину подошел его сын с вопросом: правда ли, что Ромул и Рем были чернокожими? В ответ на недоумение молодой человек показал сайт, на котором была сенсационная информация о расовой принадлежности основателей Рима. «Вот для этого и нужно образование, и в этом цель существования школы, – говорит мне Мишин. – Важно понимать, что и зачем ты ищешь. Я глубоко убежден, что аналитические способности и критическое мышление не развиваются без определенного набора знаний. Зная годы правления и контекст эпохи Ивана Грозного, ты можешь свободно рассуждать о его правлении. Зная, как выглядят Ромул и Рем, ты можешь легко определить, где написана ложь. Умея считать, ты не позволишь себе быть обманутым банкирами во взрослой жизни. В конечном счете, образование – это одна из колонн, которая не позволяет человеку чувствовать себя потерянным».
