20:20
Выход в реальный мир
Мимо меня в коридоре проходит группа людей. Они изучают окружающую обстановку с таким видом, словно собираются купить здание целиком. Причем прямо сейчас. «Экскурсия, – кивает на них куратор школы Анжела Елисеева. – Сейчас мне снова задали вопрос: «Вот вы создали такое пространство. А потом дети выйдут в ужасный внешний мир, и что будет дальше?» Если честно, я просто не вижу в этом проблемы. Мир не обязательно должен быть ужасен. Дальше эти дети найдут пространство, которое им подходит. Или создадут его сами».
О реальном мире Анжела знает больше многих: несколько лет она вела в Воронеже группу трудных подростков, а в Москве почти год работала с детьми из детского дома. «Дети чувствуют, насколько ты «настоящий», – говорит Елисеева. – И если у тебя есть внутреннее неприятие ребенка или ты воспринимаешь ваше совместное время как «просто работу», он никогда тебе не раскроется. Например, подростки в детских домах не верят вообще никому. Ты приходишь к ним в первый раз, и у тебя есть примерно десять минут, чтобы доказать, что ты их друг. У нас, взрослых, постепенно уходит такое умение мгновенно «считывать» людей. За годы работы в детских домах я научилась главному: чтобы понять и принять любого человека, нужно увидеть его в деле. Поэтому нужно вначале найти с детьми совместное дело, а потом сделать его вместе».
В разговоре с одним преподавателем английского в Петербурге я услышал фразу: «Когда ребенку ничего не интересно, это ненормальная ситуация. Детям всегда что-то интересно». Вопрос «Помогите, ребенок ничем не увлекается» задает мне в программе каждый третий родитель. «Очень важно через доверительную беседу «вытащить» из детей их интересы, – соглашается Анжела. – А если их нет, рассказать вначале про свои. И тут стоит использовать собственный опыт: например, мои личные негативные переживания помогли мне лучше проживать проблемы детей. Я однажды замещала урок в школе, где были трудные подростки, и один мальчик прямо на уроке достал мяч и начал бить им о пол. Нельзя же сказать: «Убери мяч!», потому что тогда ты порвешь тонкую ниточку, существующую между тобой и ребенком. Я подождала, пока он закончит, а затем начала расспрашивать, чего они все хотят от жизни. Тут же откликнулась «протестная группа» – дети сказали, что им вообще ничего не нужно. Сдать бы ЕГЭ на минимальный балл, а дальше они спокойно пойдут работать на автомойку. Но я знала, что это – ответы безысходности: «Я не знаю, что мне выбрать, поэтому не выбираю ничего». Ты начинаешь задавать вопросы: а когда были маленькими, чего хотелось? И постепенно дети начинают раскрываться. Странно, не правда ли? Работаешь со взрослыми, и у них всегда куча нерешенных вопросов, с которыми они готовы обратиться за помощью. А с ребенком нужно добиться, чтобы он позволил решать его проблемы».
С того случая прошло четыре года, и со своим трудным классом Анжела общается до сих пор. «Самые сложные ребята всегда были моими любимчиками, – говорит Елисеева. – Потому что это подростки со своей жизненной позицией, которые выдерживают свои границы. Мне всегда казалось, что такие дети смогут добиться большего, потому что у них есть свое мнение – и нет человека, который бы смог это мнение у них отнять. Потому что дети очень часто сталкиваются со взрослыми, которые не спрашивают об их потребностях, вместо этого навязывая им свои. Бывают взрослые, для которых детские проблемы вообще несущественны. И мне кажется, что ровно в этот момент дети перестают таким взрослым верить. В моей жизни был человек, который на равных выстраивал со мной отношения. Этот руководитель детской организации помог мне удержать свой внутренний стержень. И я убеждена, что каждому ребенку нужен человек, который ориентировал бы его своим примером. Показывал, что можно быть счастливым человеком во взрослой жизни, что дальше у ребенка все получится. Просто самое главное – это искренне и не фальшиво верить в детей, попытаться их услышать и понять. Потому что только так мы можем вернуть их доверие к нам».
20:30
Что нам теперь делать?
В Москве окончательно наступил вечер, а в Лос-Анджелесе, где сейчас живет сэр Кен Робинсон, – всего половина одиннадцатого утра. Я пытаюсь уложить в голове услышанное за этот день, и мне нужен, очень сильно нужен взгляд со стороны человека, с которым ты как будто говоришь на одном языке.
Сэр Кен встречает меня калифорнийским загаром и фирменными растянутыми английскими гласными в речи. Даже солнечный климат не способен поменять настоящего британца, который всегда шутит с каменным лицом. Я долго рассказываю Робинсону о том, что услышал в школе, а потом спрашиваю: как же, по его мнению, выглядит идеальный урок? «Главное – помнить о разнице между обучением и образованием, – говорит мне Кен. – Обучение – это процесс приобретения навыков и познания окружающего мира. Дети это просто обожают. Да чего там, это суть человеческой природы: мы все хотим узнать больше о том, что вызывает у нас интерес. Полтора года назад у меня родилась внучка – и это самый прекрасный ребенок, который когда-либо появлялся на свет. Она абсолютно поражена окружающим миром и стремится его изучить. Так что обучение – это дар, который нам дан при рождении. Образование – намеренное программирование этого процесса. Это организованная система, основанная на идее, что без помощи взрослых многие вещи окажутся для детей слишком сложными. Но если школы – это группы людей, которые собираются вместе, чтобы учиться друг у друга, то возникает вопрос: почему же обожающие узнавать об окружающем мире создания начинают испытывать к образованию отвращение? Именно в том пространстве, которое должно помочь им учиться? Чем больше я об этом думаю, тем более нелепой мне кажется фраза «не получить образования». Это как завалить тест на определение темперамента. Так что проблема не в детях, а в системе».
Разговор с Кеном Робинсоном
За несколько дней до нашего разговора Робинсон выступал в Калгари и Нью-Йорке, где в каждом зале собралось по несколько тысяч человек. Обеим группам Кен задал одинаковый вопрос: кто из вас обнаружил свой талант во время учебы в школе? В обоих случаях люди в аудитории просто расхохотались – решив, что Робинсон шутит. «Хорошо, теперь я задам другой вопрос. У кого из вас был учитель, который повлиял на вашу жизнь?» – спросил Робинсон. Руки подняли все. «Вот она, разница между отношениями и системой», – сказал им Кен.
«Обучение – это твои взаимоотношения с преподавателем, – говорит мне Робинсон. – Проблема в том, что для многих учителей уроки – это просто работа. С таким же успехом они могли бы трудиться официантами в столовой. Мне нравится фраза «Цивилизация – это гонка между образованием и катастрофой». Я думаю, что она довольно правдива. Поэтому я говорю – перед тем как улучшать систему образования, давайте вначале честно ответим на вопрос: для чего она нам нужна? И я чувствую, что ответ нужно найти срочно. Большинство детей не понимают, зачем идут в школу, – ведь «так нужно». Иначе ты не получишь аттестат, не поступишь в вуз и не найдешь хорошую работу. Никто не говорит ученикам вдохновляющих речей о том, почему они должны провести 12 лет в школе, а это, между прочим, больше, чем тюремный срок за убийство. К десяти годам дети начинают задумываться: какое преступление я совершил, чтобы здесь оказаться? Сколько еще времени мне предстоит здесь провести? Школа превращается в сферу жизни, которую нужно перетерпеть – как пубертат. Поэтому для любых изменений так важны отношения между учителем и учеником. На самом деле все остальное можно вообще убрать».
