– Мы были рядом, но не все время. Я подумала, что его дернуло в сторону. Знаете, не он сам, а как бывает, когда девочки трясут куклу. Я никогда так не делаю со своими, ведь может отвалиться голова, – тут она, видно, вспомнила все – и темноту, и крик, и внезапно сильно сморщилась, готовясь заплакать.
Я лихорадочно думал. Значит, кто-то дернул резко в сторону, ударил и толкнул вперед, где умирающего подхватила толпа и понесла. Нужно как можно быстрее осмотреть еще раз рану Шеховцева и, как бы тяжело мне ни было, вернуться в туннель! Я почти не сомневался, что это именно место преступления. В моих вещах где-то был хороший фонарь. Стыд за то, что я подозревал славного Шеховцева, жег и подгонял меня.
В чемоданчике явно рылись. Чужой человек, который искал что-то, очень постарался, чтобы все лежало в привычном порядке. И здесь он совершил ошибку: зря он так тщательно пытался разложить все по местам. Был идеальный порядок, но не мой. Всего пара предметов лежала немного не так, не привычно. Сложно сосчитать, сколько я тренировал свой недостаток – память – именно на содержимом чемоданчика. У меня до автоматизма выработалась привычка собирать его определенным образом. Если бы не ошибка того, кто рылся в моих вещах, я вполне мог бы подумать, что мой саквояж перепутали с обычным докторским и в этой сутолоке кому-то понадобилось лекарство, бинты.
Что искали? Наркотики или записи? Судя по всему, что-то небольшое, потому что надорванная подкладка в углу была отпорота сильнее, но не до конца. Ее подвернули аккуратно, почти незаметно. Искали небольшое и плоское, то, что не выделялось и не бросалось в глаза сразу. Записи, вместе с моими документами и нашим общим фото, были при мне, во внутреннем кармане тренчкота, завернутые в бумагу. Я нащупал толстый картон сквозь ткань.
Чтобы сосредоточиться, я стал перекладывать инструменты в привычном порядке. Мне было неприятно, что этого моего, по сути, единственного личного имущества касались чужие руки, но механические движения помогали. Уговаривая себя не торопиться с этим, чтобы не порезаться, я вдруг подумал, что когда-то уже было это. Вещи лежат не в привычном порядке, сильный порез… Где? Когда?
Вдруг я вспомнил. Лев Кириллович говорил тем вечером, когда стреляли в Рябоконя, что в его вещах роются, что бритва была раскрыта и не на своем месте. Потом – порез, очевидная опасность и возможность заражения! Случаи редки, но бактерии тифа, если их ввести в открытую рану, могут прижиться. Течение болезни будет стремительным. Надрез – и кровь понесет смерть сама, легко. Более чем вероятно. Более чем! Был случай в Британии, о котором писали все газеты. Сибирская язва попала в порезы с кисточек для бритья. Споры остались на конском волосе, из которого были сделаны кисточки. В Москве год назад все обсуждали дело Бутурлина: врач заразил его уколом грязного шприца, на кону были какие-то крупные деньги по завещанию.
Никакая прислуга не обыскивала вещи Вольского, как он думал. Бритву переложили с умыслом. Положили так, чтобы человек неминуемо глубоко порезался. Вот то, что беспокоило меня, когда я смотрел на бреющихся «свинячим» способом казаков.
Шофер ЛК дремал, подтянув повыше резиновую полость. Вещи Льва Кирилловича я увидел сразу, на заднем сиденье: скатанная шинель, небольшой чемодан.
– Скажите, вы все вещи Льва Кирилловича везете, не оставили что-нибудь в Екатеринодаре?
– Нет, – заспанный шофер лез из автомобиля, открывал двери. – Ничего оставить не смог. Понимаю, что лишний багаж, но передать было некому, а ведь бросить не могу. Забрали только его бумаги, несколько господ офицеров из ставки приходили ко мне.
Бумаги. ЛК говорил про какой-то «бумажный след». Я думал, он заговаривается, но, может, речь шла о них? Ладно, увидеть бритву было важнее, и я решился на обыск. Не до правил приличия. Довольно быстро нашлась плоская синяя коробка. Надпись на крышке «Safety Razor»
[6], и внутри действительно новейшая безопасная бритва фирмы «Жиллетт». Лезвие зажато двумя пластинами, порезаться им невозможно. Я покрутил в руках деревянную ручку, подумал.
– Вы же были его денщиком? Когда он сменил бритву, не знаете?
Но денщик не знал, бестолково совался посмотреть, вертел коробку в руках. Могли и подменить, теперь не узнать. Но можно было сделать еще кое-что. Эдмон Локар, известнейший французский криминалист, ясно вывел принцип, который мне поможет. Каждый контакт оставляет след! Аккуратно отстранив денщика, я завернул коробку с бритвой в свой шарф. Нужно снять отпечатки пальцев и с нее, и с широкой ручки моего медицинского саквояжа. Я знал, чьи отпечатки я буду искать: если это не случайный вор в поисках сильных лекарств, то кандидатур всего две. Но какой вор будет наводить тщательный порядок?
Все нужное было у меня с собой. Но, потратив почти час времени, я убедился – бесполезно! И коробку, и ручку саквояжа либо тщательно вытерли, либо преступник был в перчатках. Сейчас так холодно, что они никого не удивят, а Чекилеву положены по форме. Может, мне повезет в туннеле? Была полная луна, ее край заглядывал в туннель, и с ее помощью и при свете фонаря я быстро нашел место, откуда вытащили тело нашего товарища. Как просто: одно точное движение, а потом спровоцировать толпу! Подстегнуть лошадь, да просто самому рвануться вперед с криком. В такой темноте панике не нужно многого – она передастся всем мгновенно, быстрее, чем любая инфекция. Уже собираясь возвращаться, я решил осмотреть и землю. Конечно, никаких следов я не искал. Но, может, сказалась педантичность Курнатовского, которую он всегда ставил мне в пример в работе. Через полчаса я разложил на камне перед собой рваный и грязный, когда-то белый платок, почти уничтоженный каблуком окурок папиросы и пару странных, похожих на одежные крючков. Подумав, платок и окурок я отложил как несущественные. А вот крючки меня заинтриговали. Они не были похожи на те, что пришивают к дамским платьям или к шинелям. Крупные, тяжелые, из какого-то металла.
Ответ пришел неожиданно. Возвращая на место фонарь, я наудачу показал крючки денщику.
– Это, видимо, оторвали в суматохе у кого-то из военных, казачьего офицера. Смотрите, – он показал на своей шинели такие же. – Пришиваем, чтобы поясная портупея не съезжала. Шашка тяжелая, тянет ее, а они – видите? – подергал он крючки, – удержат.
Значит, форменная шинель. Такая у Чекилева. Неужели все-таки он? Появился он, когда его не ждали, несомненно и человек он решительный. Ударить так ловко, чтобы убить, даже в темноте, он мог. Но ведь и телеграфист в Ростове, и ЛК были убиты изощренно, ядом. Этот способ предполагает немалые знания. Мог ли Чекилев, пусть даже и учась в Лейпциге в отличном университете на инженера, не на химика, получить их? Откуда ему взять туберкулин? Я поймал себя на том, что эта мысль мне неприятна. Он мне все-таки был симпатичен – про Юлию Николаевну, письма и намеки я не думал. Мои личные чувства – помеха расследованию. Чекилев – шпион, перебежчик?
Ждать до утра было выше моих сил. Я пошел искать его с твердым намерением потребовать показать мне форменную шинель. На каких основаниях я потребую этого, я не думал. Найденные вещественные улики я предусмотрительно убрал в чемоданчик подальше, оставив в кармане только крючок, чтобы предъявить ему. Но никакого Чекилева нигде не было. Я метался, обходя лагерь, почти до утра. Наткнулся и на девочку, мою свидетельницу – она и брат спали. Инженер сидел у костра – он не ложился и следил за мной глазами. Я явно был ему подозрителен.
