Особого внимания заслуживает такая фраза из издания The Atlantic:
В 2016 году из 160 тыс. студентов, проходивших обучение по 36 наиболее престижным программам бакалавриата, лишь 645 человек, то есть 0,4 %, являлись ветеранами боевых действий.
Надеюсь, что престижные университеты зачисляют столь ограниченное количество ветеранов боевых действий не по идеологическим причинам. Их так мало, потому что вузы видят своими студентами скорее детей тех, кто похож на университетских управленцев. Нынешние высшие учебные заведения совершенно не соответствуют миссии, возложенной на них после Второй мировой войны: не только допускать ветеранов к высшему образованию, но и специально создавать условия для социального продвижения тем, кто совершенно не похож на среднего студента элитного университета. И я подозреваю, что большинство ветеранов не станут подавать документы в престижные заведения, понимая, что их не примут, что это – не для них.
То, что сфера высшего образования превратилась в столь фундаментальную проблему, не должно удивлять. Ее корни – в Северо-Западном ордонансе 1787 года, который был предложен Томасом Джефферсоном в 1784-м. Этот документ обязывал каждый штат основать собственный университет. Джефферсон и его соратники верили, что развитие подобных университетов создаст класс образованных фермеров и торговцев, а это будет способствовать развитию экономики и распространению основ демократии. Ожидалось, что выпускники этих университетов станут образованными лидерами своих общин и изобретателями будущего.
Современный университет – настоящее поле боя в кризисе 2020-х, потому что эта система сама снабжает топливом обширную бюрократическую прослойку общества. Если что-то и должно поменяться в недрах бюрократии, то в первую очередь это касается университетов. Необходим новый наплыв студентов. Во-первых, для того, чтобы получить знания и дипломы, которые позволят им влиться в ряды технократов. А во-вторых – чтобы изменить технократию, потому что ее культурная модель отличается от соответствующей модели ее оппонентов. И если произойдет сдвиг технократической культурной модели и связанных с ней ценностей, то изменится и ее способ функционирования. Это, в свою очередь, приведет к трансформации институтов, государственных и частных, точно так же как эволюция в области технологий вновь запустит рост производительности и, следовательно, экономики. Вопрос о том, каким будет университет, – на самом деле вопрос о том, какой будет технократия.
Другой движущей силой трансформации будет кризис образовательных кредитов, который сильно меняет экономику университетской жизни. Благодаря студенческим займам университеты смогли повысить стоимость обучения, сохранив при этом свои методы обучения и ограничив необходимое количество обучающихся. Если студенческие кредиты в будущем перестанут быть доступными, то единственным выходом окажется сокращение расходов или зачисление большего количества учащихся, которые будут платить за обучение меньше. Учебные заведения, чьи дипломы наиболее престижны, могут так не поступать, но остальным придется вести себя именно так, и со временем данная модель станет обязательной даже для элитных университетов. Во время кризиса 2020-х годов потребуются нестандартное мышление и действия. Многие университеты располагаются на чрезвычайно дорогих земельных участках, которые можно продать, а нагрузку преподавателей – увеличить до тех пор, пока не будет дано более строгое определение научной деятельности. Урезание доступности студенческих ссуд, наряду с гораздо более жесткими стандартами кредитования, заставит университет открыть свои двери.
Коалиция, которая привела к власти Рузвельта, состояла из представителей северных этнических групп, сельских южан и афроамериканцев. В коалиции, приведшей к власти Рейгана, были представители малого и крупного бизнеса, а также значительная часть членов профсоюзов. На границах циклов мятежная коалиция являет собой очень необычную смесь. Расисты с Юга и афроамериканцы – странный союз, равно как и объединение представителей корпораций с профсоюзами. Коалиция формируется не на принципах притяжения, а на соображениях необходимости. Из давления, вызванного крахом последнего цикла, возникнет союз, который может показаться совершенно невероятным. Это скорее не сотрудничество, а обособленные реакции на различные аспекты одних и тех же провальных событий. Впрочем, в обоих случаях – и с Рузвельтом, и с Рейганом – появление подобной коалиции стало причиной серьезной перегруппировки политических фракций и тем самым вызвало огромную напряженность. Победа Рузвельта изменила ход американской политики, равно как и победа Рейгана, а реакция, особенно со стороны тех, кто потерял власть, была враждебной.
Мы видели, как на выборах 2016 года проявилось то же неприятие: оно исходило как от сторонников, так и от противников Трампа. Заметное количество избирателей со Среднего Запада, которые традиционно поддерживали демократов, изменило своим принципам, что повлияло на результаты голосования Коллегии выборщиков и исход выборов в целом. Враждебный настрой со всех сторон увеличился в разы. Трамп был мишенью критиков и героем – для своих сторонников.
В предыдущих циклах неприятие росло и спадало на протяжении всего периода между началом переходного момента и решающим президентским сроком. Например, после отставки Ричарда Никсона наступил период непростого затишья. Когда был избран Рейган, атмосфера неприязни возникла вновь; политика Рейгана стала восприниматься как предательство ценностей последнего политического цикла. Чувство неприязни возникло и в отношении самого Рейгана: его обвинили в интеллектуальной неспособности занимать президентское кресло, а также в том, что он был продуктом СМИ и маркетинга. Поэтому мы так же можем ожидать, что неприязнь стихнет с окончанием срока Трампа и его уходом – возникнет непростое затишье. Затем, после выборов 2028 года, случится новый взрыв из-за недовольства радикальной – с точки зрения предшествующего полувека – политикой нового президента. Однако эта атмосфера враждебности – только верхушка айсберга, отражающая глубокие структурные изменения.
Технократы продолжат править в течение следующего десятилетия. Они все сильнее будут замыкаться в себе, все более пренебрегая вызовами времени и становясь все слабее. Учитывая особенности демографических процессов, они будут продолжать превалировать во властной системе – в меньшей степени с помощью избирательного процесса, а скорее благодаря контролю над системой управления. Они будут продолжать фокусироваться на проблемах, которые можно было наблюдать во время кампании Х. Клинтон, ставшей квинтэссенцией технократической мысли: образование, опыт и профессиональная подготовка, обеспечивающие систему управления, ориентированную на достойных представителей бедных слоев населения, а также на социальные ценности технократии.
В 2020-е годы усилятся экономические трудности, которые наиболее резко ударят по рабочим, занятым в производстве; эти люди опустятся на нижнюю ступеньку среднего класса. Они потеряют даже минимальные составляющие американского успеха: дома, поездки в отпуск, высшее образование для детей. Не только они, но и их дети лишатся этих возможностей. Технологический разрыв между микросхемой и следующей революционной базовой технологией будет продолжать сокращать производительность и препятствовать инвестициям. Это будет период, когда технократия продолжит хорошо жить, в то время как остальная часть страны будет в лучшем случае стагнировать, а скорее всего – переживать упадок.
