Надо признать, эдакий стиль даже на Петербургских паро-гонках без внимания бы не остался! На барышне на полгода-год старше его самого была местная рубашка с яркими узорами, только сшитая из тончайшего белого полотна, стянутая плотным кожаным корсажем на шнуровке, а вместо юбки – широченные синие шаровары, наподобие турецких. Стянутые в косу черные, как вороново крыло, волосы вместо ленты придерживали такие же как у Мити очки-гоглы.
Барышня стрельнула глазами на Митю – и тут же сделала вид, что до юноши на паро-коне ей и дела нет.
- Здравствуйте, Зиновий Федорович! И вы, господа… - звонко провозгласила она, улыбаясь и демонстрируя ямочки на щеках. – Меня матушка прислала, к обеду звать! Пулярки стынут!
- Барышня… - растерянно пробормотал исправник. – Наш долг велит…
- Доложиться батюшке как уездному предводителю дворянства. – строго сообщила барышня и тут же просияла улыбкой. – Так батюшка велел сказать. А матушка добавить, что кухарка еще и варениками грозилась, а перестоявшие вареники… - она развела руками, так что белые рукава, пышные, совсем как клубы пара из-под лап ее кота, распушились и снова опали. – Это уж и вовсе несообразно!
Растерянный исправник повернулся к неспешно вышедшему из рощи отцу. Тот еще и сорванной травинкой по голенищу сапога похлопывал – так уверен, что сын от него никуда не денется! Митя ненавидяще стиснул зубы, а отец лишь скривились в усмешке:
- У тебя появился шанс окунуться в столь любезную тебе светскую жизнь. – насмешливо бросил он. – Мы принимаем ваше приглашение, барышня…
- Зинаида Родионовна Шабельская! – поторопился вмешаться исправник.
Глава 12. Беспокойное семейство
- Счастье – вот оно!
Раньше он мог почувствовать себя таким счастливым разве что если б его допустили к царскому выходу, и не просто, а за кавалергардов
[12]. А оказалось, достаточно чугунной лохани на львиных лапах, до краев наполненной водой. Пусть даже водопровода в имении Шабельских тоже нет, нагретую воду таскают слуги, а поливаться приходится из фигурного ковшика в виде уточки.
Быстро здешняя провинция принизила масштабы его счастья.
Мысль должна была разозлить, но после дороги, скачки, сна на рояле, трупов и попытки убийства его развезло в горячей воде, так что на злость попросту не хватало сил, а боли больше не было. Исчезла, как и следы в степи. Знать бы – как и куда, и он обязательно подумает об этом… потом… после…
- Бух-бух-бух! – над ухом выпалили из пушки, сползший по покатой «спинке» ванной Митя окунулся с головой, забился, выплескивая воду и наконец вынырнул, судорожно отплевываясь и хватая ртом воздух.
- Паныч, у вас все добре?! – заверещал пронзительный женский голос и в дверь снова замолотили пудовым кулаком. – Выходьте, бо до столу клычуть!
- Пока ты не пришла, добрая женщина, все было отлично. – пробормотал он, а громко крикнул. – Иду! – и потянулся к льняной простыне.
Злиться на здоровенную, как гренадер, горничную, тоже не получалось. Могучая красотка так охнула, стоило им въехать на двор усадьбы, так жалостливо задрожала бровями, так захлопотала над «заморенным панычем, неспавшим, бо где ж там спаты на цих клятых развалинах, та й не евшим, бо що там йсты?», что измученный отцовским небрежением Митя полностью отдался в ее руки. Не прошло и пяти минут как причитающая Одарка уже влекла его к ванным, не дав даже толком поздороваться с похожим на шарик ртути (такой же круглый и быстрый!) господином Шабельским. А теперь она же караулила под дверью: задача помыть паныча была уж выполнена, настала пора паныча кормить.
Митин живот пропел длинную ворчливую ноту – он тоже считал, что пора. Не без сожаления Митя выбрался из ванной. Одеждой тоже расстаралась Одарка: отчистить вывалянные в листве сюртук и брюки ей удалось лучше, чем бывшему лакею из стражников. Разорванную по шву сорочку она забрала в починку, здесь была свежая, одолженная кем-то из любезных хозяев. Митя взялся за сорочку и невольно поморщился: чего и ожидать от провинции. Вздохнул и принялся вывязывать шейный платок, полностью закрывая пройму жилета. Такую манеру он видал у герцога Мекленбургского-Стрелицкого, но это не утешало.
- Точно приказчик, перекупивший у вороватого лакея ношенный барский сюртук от «Иды Лидваль». – он заправил манжеты сорочки под рукава, вместо того чтоб щегольски выпустить наружу. - А под сюртуком серая дерюжная рубаха прячется.
Заколол платок обычной своей булавкой с серпом на навершии, оправил волосы перед зеркалом, опробовал на лице несколько выражений: меланхоличной усталости, аристократического пренебрежения, снисходительной любезности. Для деревни сойдет.
- Ой, панычу, який же вы гарнесенький! Мов лялечка! – шумно всплеснула руками караулившая его Одарка. – Так бы и зацилувала вас усього!
- Не нужно. – на всякий случай отстранился Митя. Хотя было приятно: настоящий столичный стиль впечатлил даже это наивное дитя природы.
- Тилькы дюже худенький! Оно и зрозумило: що там у вас в столицах за еда? – у нее снова жалостливо задрожали черные брови. - Ничого, поживете у нас годок-другой – откормим. Я и кухарке казала, щоб расстаралася, зранку вже и порося кололи - визжав, мов скаженый! Ось вы спробуете…
Что именно – визжать? У Мити снова испортилось настроение: он не хотел оставаться тут на год, а тем более на два, и не хотел, чтоб его откармливали, как того несчастного поросенка.
– Ось сюды, по лестничке, та и наверх, там вже уси собрались, лише вас чекають! – Одарка затопала по темному коридору, заставляя Митю следовать за ней. – А я уж, прощенья просим, побижу до кухарки, бо столько ж гостей, столько, що у-у-у! – она изобразила что-то вроде неуклюжего реверанса и умчалась, гремя шариками ярких деревянных бус, в несколько рядов висящих на груди.
«У господ Шабельских дурно воспитана прислуга» - вспоминая неслышно появляющихся и также неслышно исчезающих горничных бабушки-княгини, удовлетворенно подумал он. Он предполагал, что тут будет ужасно, и тут ужасно, и это правильно, потому что именно так, как он предполагал.
Она говорила про гостей? Понятно, все окрестные помещики примчались к Шабельским – столичные гости наверняка редкость в их скучной провинциальной жизни. Митя начал подниматься по лестнице: на отца надежды никакой, честь столицы перед провинциалами придется отстаивать в одиночку. Каким себя показать: безупречным воплощением светского тона? Отчаянным прожигателем жизни, повидавшим всё и вся?
Подметки сапог звонко цокнули по дубовому паркету. Широкая парадная лестница поворачивала, разделяясь на два «рукава». Вокруг царил полумрак – свечи по дневному времени не горели, из окошек внизу свету тоже был немного. Лишь забранное в позолоченную раму зеркало тускло мерцало в полумраке. Митя задрал голову: наверху тоже темновато, и совсем не слышно голосов.
