Дрожало подо мной тонкое тело, горячая, шелковая кожа бедер обжигала пальцы, неимоверно раздражало количество одежды, мешающее чувствовать Рин, пить, пробовать, вдыхать.
Я разорвал поцелуй, спускаясь к тонкой шее, потянул Катарин на себя, коленом разводя ноги…
Эти длинные невероятные ноги.
…заводя руки ей за голову.
Она ерзала подо мной, выгибалась навстречу каждому движению и прикосновению, вздрагивала и шумно дышала. Пульс выбивал рваную дробь мне в язык, кожа на вкус была, как специи, как тягучий мед и растертые на языке ягоды.
Как сладко, как умопомрачительно горячо.
Мне хотелось касаться ее, целовать, пробовать на вкус и слушать стоны бесконечно. Мне нравилось, как она реагирует, как закусывает губы и прогибается навстречу, нравилось, как сжала ногами талию, как всхлипнула, стоило прикусить чувствительное место между плечом и шеей, нравилось, как выгнулась от следующего укуса немного ниже.
И я не стал отказывать себе в удовольствии, выпустил ее руки, стащил дурацкую рубашку, отшвырнув куда-то за спину, сел, скользя жадным, голодным взглядом по совершенному телу.
- Идеальная. Ты - идеальная, моя Катарин, - я не мог оторвать от нее взгляда. От тонкой талии и полной, аппетитной груди, от крутых бедер, кожи цвета лунных лучей, от разметавшихся серебристых волос и яркого румянца на щеках. От искусанных губ и потемневших почти до черноты глаз.
Она схватила меня за край рубашки, сжала в кулаке, натягивая ткань до треска, притянула к себе, сама приподнимаясь с измятых подушек.
- Так сделай уже что-нибудь, - прошептала у самых губ почти зло.
- Я не смогу остановиться, Рин, - положил я руку ей сзади на шею, притягивая еще ближе, так, что мои губы касались ее из-за каждого движения. – И забыть тебе больше не дам, и не отпущу больше никуда. – Мне нужно, мне важно было, чтобы она услышала и поняла.
- Ты пытаешься отговорить меня или себя? – сощурилась она, а потом снова поцеловала.
И все. Меня выкрутило, вывернуло, сломало.
Ловкие пальцы пробрались под мою одежду, коснулись живота, прошлись вдоль шрама под левой грудью, еще выше и снова вниз. Катарин выписывала и вычерчивала узоры на разгоряченной коже, кусала мои губы, скользила языком вдоль моего.
Почти полностью обнаженная, подо мной, жаркая и горячая, сводящая с ума одним запахом.
Рин забрала мое дыхание и волю, подчинила меня себе одним мановением тонкого пальца.
- Мое искушение, - пробормотал я, прикусывая нижнюю губу и тут же стирая укус языком, спустился к шее, плечам, ключицам.
Я хотел попробовать ее всю, каждый кусочек, каждый соблазнительный изгиб, хотел, чтобы она сорвала голос от криков, хотел, чтобы прижалась ко мне еще крепче, обвила плотнее.
Я почти подыхал от этого желания.
Грохотало в груди сердце, воздух стал колючим и тяжелым, пахло в комнате сексом, потом, разгоряченными телами.
Ее кожа была такой же сладко-терпкой, как и дыхание, немного влажной, покрывалась мурашками от моих укусов-поцелуев. Волосы Рин окончательно спутались и разметались по подушкам, глаза стали фиолетово-черными.
Она вскрикнула отрывисто и хрипло, когда я втянул розовый сосок в рот, прогнулась, подаваясь навстречу, путая пальцы в моих волосах, натягивая почти до боли. Но, странное дело, вместо того, чтобы отрезвить, немного привести в чувство, это легкое покалывание только усилило желание, жажду обладания.
Как ягода, как чистое удовольствие на языке. Я втянул сосок в рот, слегка прикусив, отстранился, подул и cнова втянул в рот, не в силах оторваться. Удовольствие Катарин подстегивало мое собственное.
Я ничего не видел и не слышал, кроме Рин и ее стонов, хриплого дыхания, жадного взгляда, ничего не чувствовал, кроме ее кожи под пальцами и ее вкуса на губах.
Все замкнулось, сжалось, сконцентрировалось на ней.
И я сходил с ума, зверел и дурел от каждого прикосновения, от каждого нового прикосновения, хотел проглотить ее, вжать в себя, присвоить. Хотел зацеловать и замучить, оставить на сливочной коже собственные метки.
Никогда… Никогда еще так не накрывало, никогда еще удовольствие не было таким громким, отчаянным и болезненным.
Я спустился ниже, целуя кожу под грудью, скользя руками вдоль невероятно длинных ног, вдыхая ее запах, не способный надышаться, насытиться, остановиться хотя бы на миг.
- Алистер, - простонала Рин. Длинно, тягуче, охренительно хрипло, как будто ей самой не хватало дыхания, как будто не хватало слов. Но я услышал в тягучем отзвуке своего имени все: желание, натянутые нервы, нетерпение, приказ, мольбу. Там было все, все оттенки и отзвуки голода, снедающего и меня. Пробрало и протащило, как по мелкой острой гальке.
Катарин вцепилась руками в простыню, выгнулась, когда я спустился еще ниже, скользнув наверняка колючим подбородком по нежной коже на внутренней стороне бедра, когда мое дыхание обожгло сосредоточение ее желания.
- Да, моя хорошая?
- Алистер, я убью тебя. Я…
Она задохнулась, подавилась словами, потому что я прикоснулся языком к влажным складкам.
Мать твою…
Меня почти разорвало, будто оглушило. От вкуса, запаха, жара.
Я подцепил белье, рванул нетерпеливо, и оно последовало за рубашкой, куда-то мне за спину, а я вернулся к прерванному занятию, подхватив Катарин под бедра, раздвигая ее ноги коленом.
Она не стеснялась, не смущалась, не пробовала прикрыться или спрятаться от моего взгляда, только губы закусывала, только металась на кровати, раздирая ногтями простынь, пока я ласкал ее лоно, пил ее, наслаждался ею.
- Алистер!
Такой сладкий, протяжный крик. Такой долгий, длинный, шершавый. Но мне все еще недостаточно.
Я нашел сладкую горошину и ударил по ней языком, потом еще раз и еще, упиваясь стонами и всхлипами, чувствуя, как напряжена, как звенит каждая мышца в изящном, но таком сильном теле.
А еще через вдох Рин начала подаваться мне навстречу, снова запустила пальцы мне в волосы, пытаясь направить, задать ритм.
- Нет, Рин, - улыбнулся я, оторвавшись на миг. – Еще рано.
- Ал…
Она снова недоговорила, потому что моя Основная легко перехватила тонкие запястья и прижала их к изголовью. Катарин дернулась сильнее, всхлипнула громче и протяжнее. Недовольно, разочарованно, почти зло.
А я замедлил движения, добавил к языку пальцы, не сводя взгляда с раскрасневшегося, покрытого испариной лица. Катарин выгибалась, ерзала нетерпеливо, стонала, вздрагивала всем телом. Очень отзывчивая, невероятно чувствительная.
Тени, как она хороша, как совершенна, каждым движением и вздохом. Как невероятно вкусно и горячо она стонет. Как непередаваемо соблазнительно вздымается и опускается ее грудь, как маняще блестит кожа, переливается в лучах солнца.
