— Госпожа! — Н’фирия повалила Самшит и накрыла собой.
Многие везучие тоже успели лечь среди трупов, а те, кто не успел, превратились в кровавое воспоминание о самих себе, когда грянул картечный залп.
///
Андрес де Га, командовавший «Скверной молитвой», улыбнулся, вдыхая пороховой дым, и приказал заряжать ядра.
— Капитан, — крикнул старший помощник, — они вернулись!
Через левый борт переваливалась абордажная команда, Андрес пересчитал их и удивился тому, как сильно проредили экипаж на этой утлой лодчонке! Плохо. А ведь когда дело стало затягиваться он даже Пучинных послал в бой, однако и их полегло больше половины. Очень плохо. Капитан Дектро спросит у него: «Андрес, почему ты не бережёшь моих людей? Андрес, может мне протащить тебя под килем? После третьего раза ты, возможно, образумишься». Кожа и мышцы, что де Га стёр о донные ракушки во второй раз, только успели отрасти, и после третьего он потеряет право командовать кораблём, а вместе с ним, может быть, и жизнь. И откуда только взялась эта скорлупка посреди открытого моря в самое ненужное время?!
— Где мастер квартердека? — крикнул капитан с юта.
Один из абордажников хлебнул поднесённой пресной воды и рыбье обличие стекло с него, оставив на палубе раненного человека.
— Убит, сеньор капитан!
— Как?!
— На корабле белый орк, сеньор капитан! Тот самый! И какие-то великаны и… и… там женщина с копьём…
— Что ты несёшь, тварь?!
Андрес де Га посмотрел на вражеское судно, пороховой дым уже рассеялся, стал виден изуродованный борт, иссечённые тела, кое-где робко занялся пожар. Ещё один залп и шхуна отправится к Глубинному Владыке… но что это? Среди обломков, среди трупов, выжившие стояли на коленях, словно в мольбе. Молили они не о пощаде, — руки моряков были обращены к тонкой фигурке, опиравшейся на копьё, к фигурке, чью голову окутывало пламя. Женщина подняла длинное оружие над собой, и пират содрогнулся. То тёмное и страшное, что жило внутри де Га, то, что он принял, став служить Солодору Сванну, из чего черпал силу и что вскармливал кровью убиенных, тонко закричало в страхе. Ему стало так дурно, такая слабость парализовала тело, что капитан никак не мог отдать приказ канонирам. А даже если бы и смог, то разбитые немощью пираты не исполнили бы его. Испуганные глаза Андреса неотрывно следили за копьём, которое светлело.
///
Доргонмаур в руках Самшит сбрасывал тысячелетнюю черноту, хлопьями и мутной коркой опадавшую с древка, с бронзового дракона, с потускневшего кристаллического лезвия. Глаза Верховной матери пылали плазменным светом и копьё перенимало его, ослепительно яркое, вымарывавшее все иные цвета, сияющее, горячее как драконье пламя!
— Lenmegen n’dehy olavit mahaff! — провозгласила жрица, направляя оружие Сароса Грогана против «Скверной молитвы». — Latum!
Доргонмаур выпорхнул из ладони и на мгновение повис в воздухе как пёрышко, не знающее, куда направить свой беспечный полёт… а затем превратился в луч раскалённого света, прошивший пирата насквозь и устремившийся к горизонту. На несколько мгновений мир побелел, наступила тишина; спокойствие и тепло окутало всё и вся.
Когда глаза выживших вновь стали зрячими, они смогли увидеть пиратскую шхуну, на всех парусах бежавшую прочь; останки погибшего фрегата; Верховную мать Самшит, лежавшую в окружении свиты без сознания. Чёрное копьё Доргонмаур было рядом с ней и уже почти остыло.
Глава 4
День 2 эпира месяца года 1650 Этой Эпохи, о. Ладосар.
Мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати бежал по тропке, над которой вздымалась отвесная стена камня, а под ней был обрыв. Далеко внизу море билось о прибрежные скалы, полдень жарил плечи и голову сквозь накидку, а разъярённые харпески ловили крыльями ветер и осыпали человека проклятьями. Они ненавидели всех, кто приближался к их гнездовью. Мальчишка бежал, пока в груди его и мышцах пылал огонь, а по лицу градом катился пот. Разгневанные летуньи падали с небес, выставляя когти, но он избегал их, ловкий и стремительный как сам ветер. В прежние времена светлая ткань его одежд не раз пропитывалась кровью на этой опасной тропе, но не теперь.
Путь взбирался выше, к небольшой площадке, с которой открывался безумно прекрасный вид на Седое море. Там мальчишку ожидала фигура в тёмном плаще с капюшоном. Бегун наконец достиг цели и сделал ещё несколько шагов, прежде чем смог остановиться. Он опёрся на дрожавшие колени и старался не упустить дыхание, не глотать воздух слишком жадно.
— Разве я позволял отдыхать?
Тёмная фигура подбросила в воздух длинный железный лом, который вонзился в камень рядом с мальчишкой. Тот едва успел вырвать тяжёлую ношу, шепча слово, пробуждающее чары, когда противник надвинулся на него. Магия придала сил, и отрок смог воздеть своё оружие. Два лома встретились с лязгом, боль прокатилась по рукам, но пальцы не разжались. Он отпрыгнул и перекувыркнулся в воздухе, уходя от второй атаки. Приземлившись, мальчик успел занять боевую стойку, но вновь пришлось бежать. Огромная тёмная фигура наступала, вертя своим ломом «мельницу», тяжёлое оружие словно потеряло вес, превратилось в прутик, так легки были движения.
Противник преследовал неотступно, стремительный и лукавый, его обманные выпады и захваты сулили боль, стоило лишь допустить ошибку. Но мальчишка скользил как угорь, упархивал беспечным мотыльком… пока собранные щепоткой пальцы не ужалили в грудь. Из отрока выбили дух, боль отдалась во всех рёбрах, кожа в том месте лопнула и сквозь светлую ткань проступила кровь. В следующий миг лом противника замер у виска.
— Оби, Оби, Оби, — укоризненно проговорил тот, — мастер по боям без боя. Убегать, уворачиваться, отводить удары, всё это ты освоил великолепно, однако, пока не станешь нападать, победы не одержишь.
Названный Оби, морщась, встал.
— Я не ищу побед, учитель, мне достаточно защищаться.
Усталый вздох.
— Одним щитом не отмашешься, не накроешь ни себя, ни кого иного. Упреждающее нападение — лучшая из всех защит, я сам понял это слишком поздно, однако должен передать науку тебе, спасти годы твоей жизни от заблуждений. Если битвы не миновать, Оби, бей первым. Бей сильно и беспощадно.
Отрок поднял глаза на своего учителя, и в этих огромных зерцалах души отражалось лишь упрямство. Человек с такими глазами примет тысячу ударов, но не пожелает ударить сам. Неистовая сила, заключённая в противоестественной доброте.
Обадайя осенил себя знаком Святого Костра.
— С божьей помощью, оборонюсь, учитель!
Тому оставалось только покачать головой.
— Кажется, я перестарался. Рёбра целы?
Мальчик опустил взгляд на пятно крови, приложил к нему мозолистую ладонь, и та засветилась. Рана под одеждой исчезла, свежая кровь превратилась в бурую корку. Действие усиливающих чар окончилось и лом стал для Оби непомерно тяжёл, так что учитель забрал его.
