Книга Песнь копья, страница 95. Автор книги Илья Крымов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Песнь копья»

Cтраница 95

— И в это мне должно верить?

— Истина остаётся истиной, видят её или нет.

Они долго сидели друг против друга, тяжело молчавшие, почти неподвижные. В глазах бритоголового ожила вдруг какая-то демоническая искра, он резко выплеснул из кружки воду, схватил кувшин дрожащей рукой и налил себе эля. Хиас проглотил пенный напиток залпом, издал протяжный хрип наслаждения и вскочил.

— Это было за горох! — провозгласил он, взял кувшин и пошёл к двери, выпивая прямо из горла.

Светлая бровь Кельвина едва не переползла на лоб, но, оправившись, он пошёл следом во двор. Лакая из кувшина, брат Звездопада уже двигался по улице к озеру, не спешил, но и ждать наёмника не желал. Они воссоединились только у причалов, освещённых масляными лампами, холодный воздух покусывал кожу, вокруг лежал грязный истоптанный снег. Горное лето.

Хиас стоял над водой, прижимая кувшин ко лбу, он странно улыбался, выдыхал пар, в уголках прикрытых глаз поблёскивали слёзы.

— Вот те на, — бормотал элрогианин, — девятнадцать лет без капли, а тут на ровном месте упал. Как же так, господи? Как же так? О Элрог! — Он вдруг возвысил голос так, что все в округе услыхали. — Как же хорошо, господи! Как же хорошо!

Припав к кувшину губами, Хиас сделал несколько жадных глотков, выдохнул сладко и прижал кувшин к груди. С расслабленной улыбкой он взглянул на Кельвина, более живой и искренний, чем прежде.

— Наша достопочтенная матушка не умеет пить, а вот я умею. Так умею, что просто… как же мне этого не хватало.

— Что предпочитали? — Кельвин прислонился плечом к осветительному столбу, сложил руки на груди.

— Всё, что пенится, и горит, — мечтательно произнёс Хиас.

— А при чём здесь горох?

Он хмыкнул:

— Выпивка была моим счастьем, господин Сирли, но горох — моим призванием.

Наёмник удостоился хитрого взгляда исподтишка

— Я был садовником, господин Сирли, — пояснил звездолобый, — растил для братьев фрукты и овощи, создавал огромные компостные кучи, дышавшие жаром, боролся с тлёй, листовёрткой, иными вредителями, полол грядки, таскал вёдра с водой день за днём. Но особенно мне удавался горох! Я выводил новые сорта, — огромные стручки, крупные горошины, сладкие как мёд. Горох, а не служение Элрогу был моим призванием до сорока лет.

— Что за чушь? — скривился Кельвин, не веря ни единому слову.

— Клянусь душой, — коснулся лба Хиас. — Братья подобрали меня голодным сиротой в восемь лет, обучили, воспитали, а потом взяли к себе. Я принял обритие в пятнадцать. Сначала я верил жарко, пламенно, как положено неофиту, однако время шло, а Он никак не желал обращать на меня внимание. Я был недостоин, понимаете?

Нахлынувшая волна ледяного ветра не дала ответить сразу, она принесла жёлтые в свете ламп снежинки, которых становилось больше на глазах. Пошёл сильный снег.

— Быть недостойным — это основополагающая часть моей родной культуры, — тихо сказал Кельвин. — Самоуничижение и превознесение господ — удел марочных простолюдинов. Но я от этого отошёл.

— А мне не удалось. Может от любви к кувшинчику, может просто потому, что я смертный и слабый человек, но со временем пламень моей веры приугас, стал тлеть.

Пьяный, но осознанный взгляд монаха лёг на воду, подёрнутую ледком. Снег усиливался.

— Я жил при монастыре, который много веков понемногу разрушался, ибо братьев оставалось всё меньше. Мы были последними, все другие монастыри пришли в упадок и исчезли, а ведь следить за небом завещал нам Сарос Гроган. Это он разделил клир на жречество и монашество, это он отправил жрецов проповедовать, а монахам приказал жить уединённо и посвящать все силы наблюдению за небесами. Он знал, говорю вам.

Кельвин задрал голову, но облака, сыпавшие снегом, не дали разглядеть красного червя кометы.

— Она появилась девятнадцать лет назад.

— В год одна тысяча шестьсот тридцать первый Этой Эпохи, — кивнул Хиас и выпил ещё. — Я помню тот летний день, жаркий он выдался, к вечеру стало совсем душно. С самого утра я трудился на грядках, предвкушая, как на закате смогу отдохнуть, — маленький бочонок дожидался в старом колодце, полнёхонький, холодный. Пиво было густым и сытным, оно залило мою внутреннюю пустоту, ласково убаюкало близ грядок. Я был доволен, а земля — тепла…

Кельвин помнил, что ещё произошло девятнадцать лет назад в день, когда на небе появилась комета. В его жизни было очень много событий, любое из которых само по себе украсило бы существование простого смертного, но тот день запомнил весь мир.

— Я проснулся от холода, — вспоминал Хиас будто завороженно, — дрожа всем телом, зуб на зуб не попадал. Было намного холоднее, чем сейчас здесь, шёл снег, всё вокруг кроме места, на котором я лежал, покрывала изморось. Мои грядки, мой инструмент, сарайчик, где я спал обычно, всё подёрнулось белизной. В небе раздавалась какая-то безумная какофония, я подумал, что перепил, но потом присмотрелся, попытался понять… кавалькада ужасных всадников скакала по черноте меж звёзд. Они трубили в роги, выли и кричали, подгоняли своих жутких скакунов и демонов, что были им за псов.

«Дикий Гон, — подумал Кельвин, — ну разумеется».

— Я оцепенел от страха, — шептал божий человек, забыв, казалось, и о наёмнике, и о том, где находился, — только скулил сквозь сжатые зубы и плакал потому что видел, как они опустились на землю и промчались мимо меня. Первым скакал на вороном коне скелет, чей голый череп украшала древняя корона. За ним следовал могучий витязь на рыжем коне в латах, покрытых свежей кровью, словно освежёванный человек; он держал над главой красный стяг и хохотал. За ним на белорождённом коне ехал тощий всадник в сером же рубище и с глазами такими голодными, что они пожирали мир; его длинная коса секла плоды трудов моих и те превращались в прах. Последним скакал на пегом скакуне кто-то, с ног до головы укутанный в белоснежный саван и мне удалось увидеть только торбу, свисавшую с луки его седла. А кроме них были многие другие всадники, ужасные всякий по-своему, но только первых четверых я запомнил в тот час белого хлада и смертного ужаса. Тогда-то моё сердце и разорвалось.

Кельвин облизал пересохшие на морозе губы, вспоминая копии старинных рукописей, которыми полнилась библиотека главного оплота Безумной Галантереи. Даже его порой заносило туда следом за неугомонной волшебницей Шираэн.

— Король, — имена им, — Завоеватель; Жнец, что скачет впереди, и Сеятель — за ним. В разные времена и у разных народов прозвища давались другие, но символы оставались неизменными: корона, знамя, коса, сума. Предводители Дикой Охоты: Хаос, Война, Голод и Мор.

Одноглазый наёмник мог лишь догадываться, услышал ли Хиас сказанное. Вероятно, тот был не в себе.

— Судя по тому, что мы с вами ведём беседу, с сердцем всё-таки обошлось.

— Боль сильная и острая, — ответил Хиас, — я упал. Помню, как дрожала земля под лапами и копытами ужасных скакунов. Помню, как подумал, — умираю. Всё, меня не будет, а мир останется, даже не заметив. Какую жалкую жизнь я прожил, как бесполезен был для своего бога, как горько быть мной… скорее умереть, скорее исчезнуть, чтобы не испытывать больше этого стыда! И вот тогда Он снизошёл. До жалкого меня. За что?

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация