Судя по всему, глава финансов просто растерялся и не поверил в искренность самодержца, предъявившего ему список будущего кабинета – исключительно из числа членов кадетской партии во главе с Муромцевым (премьер) и Милюковым (МВД), почему и поостерегся одобрить «опасные эксперименты». Ну а коллега Владимира Николаевича раскритиковал перечень без всякого стеснения. Тем не менее, император попросил Столыпина побеседовать с Милюковым в присутствии Извольского, другого сторонника диалога с Думой. Вечером 22 июня они пообщались, но Петр Аркадьевич вел себя так, чтобы настороженность и подозрительность гостя не рассеялась. Естественно, позитивного результата прием не имел, о чем на другой день шеф МВД и проинформировал монарха. Однако история на том не закончилась. 24 июня британские газеты опубликовали интервью Трепова корреспонденту агентства «Рейтер», которым сановник известил потенциальных союзников об условиях сделки – министерство думского большинства в обмен на изъятие из программы двух статей – об амнистии и аграрной. Милюков ответил 26 июня опять же передовицей в «Речи», назвав генеральские претензии неприемлемыми.
Столыпин тут же попробовал перехватить инициативу и, не мешкая, пригласил к себе приехавшего утром из Москвы Д.Н. Шипова, в прошлом председателя Московской губернской земской управы (1893—1904), ныне лидера движения «Союз 17 октября». В присутствии А.П. Извольского министр предложил гостю после роспуска Думы возглавить коалиционный кабинет, из чиновников и популярных общественных деятелей. Шипов отказался, считая опасными иные варианты, кроме правительства, утвержденного парламентом. Тем не менее Петр Аркадьевич не сдался, а обратился за помощью к императору. Николай II ввиду неуступчивости Милюкова отнесся благосклонно к компромиссу по-столыпински, и на другой день утром Шипова предупредили, что 28-го его ожидает высочайшая аудиенция в Петергофе. Но Столыпин попал впросак. У вожака «октябристов» (кстати, среди видных членов этой партии с весны значился и Г.А. Крестовников) хватило духу и возразить самому государю, и откровенно объяснить ему же, почему не стоит препятствовать образованию министерства парламентского большинства. Шипов произвел сильное впечатление на Николая II, ибо, не стремясь к тому, выразил солидарность с Треповым. Под влиянием этих двух независимых друг от друга мнений император вернулся к плану дворцового коменданта, то есть предпочел потерпеть, пока кадеты созреют до исключения из программы двух ненавистных монарху пунктов – об амнистии и аграрной реформе.
К сожалению, отсрочка в целую неделю не образумила оппозицию. Лишь Милюков был не прочь ради власти пойти царю навстречу, а вот Муромцев с товарищами категорически не желали жертвовать чем-либо. Собрание думской фракции 3 июля продемонстрировало это со всей очевидностью. Участники с едва сдерживаемым неодобрением выслушали доклад лидера о переговорах с Треповым, и Милюков не рискнул действовать вопреки позиции большинства. Между тем 2 июля в нижнем саду Петергофского парка молодой террорист в упор расстрелял генерал-майора С.В. Козлова, думая, что перед ним Д.Ф. Трепов. Похоже, именно эта весть вновь поколебала решимость императора. 3 июля Николай II с четверть часа поговорил о чем-то с «любимцем», после чего вызвал на доклад Горемыкина и беседовал с ним свыше полутора часов. О чем? О мероприятиях по разгону Думы в воскресенье 9 июля. По возвращении в Петербург премьер немедленно затребовал к себе Столыпина с А.Ф. Редигером, военным министром, и известил их о высочайшей воле. Тут же они позвонили в Красное Село великому князю Николаю Николаевичу, в октябре 1905 года сменившему двоюродного брата на посту командующего гвардией и столичным округом, и попросили в ближайшую субботу вечером ввести в столицу войска. Хотя Редигер в воспоминаниях датировал совещание 2-м числом, скорее всего, мемуарист ошибся. До 3 июля, судя по дневнику Николая II и камер-фурьерскому журналу, Горемыкин с докладом к «хозяину» не приезжал. Сам Редигер на приеме в Петергофе вместе с Извольским и великим князем Николаем Николаевичем побывал 4 июля. Так что вердикт о закрытии Думы государь принял именно в понедельник 3-го, и до того, естественно, никто не мог обсуждать конкретные меры роспуска парламента 9-го числа.
Впрочем, царь продолжал колебаться, видя неодобрение Трепова и примкнувшего к генералу барона В.Б. Фредерикса, министра императорского двора. Сомнения терзали монарха и 7 июля в момент подписания указа о роспуске Думы, датированного по просьбе Горемыкина следующим днем. В противном случае утром в субботу он бы не приостановил выполнение указа на несколько часов. «Фаворит» убедил-таки главу государства прежде увидеться с Муромцевым. Тут же обычный курьер поскакал в столицу к председателю Думы с сообщением, что «роспуск отложен в ожидании уступок со стороны» кадетского ЦК (см. письмо Г.Е. Львова от 12 июля). А другой, царский нарочный, помчался к Горемыкину с повелением срочно приехать в Петергоф с завизированным накануне указом (см. воспоминания французского посла Л.-М. Бомпара).
Поразительно, но и этот нечаянный шанс кадеты упустили. По словам того же Львова, «Муромцев не решился собрать экстренное заседание главарей», то есть ЦК, а ограничился письменным обращением к царю с просьбой о встрече. Причем на ней планировал всего лишь выхлопотать аналогичную аудиенцию для Милюкова, которому и предстояло обо всем договориться. Реакция Николая II на сие вполне естественна. Когда около семи часов пополудни 8 июля к нему в кабинет вошел Горемыкин, класть на стол привезенную бумагу не понадобилось. Молчание Муромцева в главном властитель расценил, как принципиальное нежелание вывести за скобки два спорных вопроса. Монарх, не мешкая, пригласил к себе Столыпина и по окончании двухчасовой беседы назначил его третьим премьер-министром Российской империи.
Разумеется, не красноречие Столыпина подтолкнуло государя на подобный шаг. Да и не любил венценосец так импровизировать. Приветствуя Петра Аркадьевича незадолго до пяти вечера, он уже решился доверить молодому политику председательство в Совете министров. Но решился не сам. Кто-то посоветовал ему возвысить Столыпина… если с Муромцевым выйдет осечка. Кто точно, неизвестно. Хотя, скорее всего, это – генерал Трепов, выбравший из всех оставшихся зол наименьшее. Кстати, он общался с государем в утренние часы 8 июля.
Судя по всему, саратовский губернатор о протекции дворцового коменданта даже не подозревал. Потому и взял за ориентир мнение официального главы правительства – Горемыкина. Равняясь на премьера, проголосовал за разгон Думы, рассорился с кадетами и тем самым лишил себя возможности войти в состав «министерства доверия» на правах рядового члена, но с перспективой подняться со временем на более высокий пост, учитывая степень политического таланта и Муромцева, и Милюкова. Эта роковая оплошность еще аукнется Столыпину, который мог стать первым российским премьером, полностью зависимым от парламента, а не царя, со всеми вытекающими отсюда преимуществами. Увы, не стал и, больше того, приложил максимум усилий, чтобы уничтожить зачатки этой независимости в лице думского кадетского большинства…
Несомненно, Д.Ф. Трепов очень переживал крах своего далеко идущего замысла. Оттого и уединился на собственной петергофской даче, махнув рукой и на обязанности дворцового коменданта, и на вечера в кругу царской семьи. Никакая царская опала за «безумный» проект ответственного министерства генерала не настигла. Уверения А.П. Извольского в обратном продиктованы очевидной попыткой либерального политика приписать чужие «лавры» себе. Недаром министр в воспоминаниях особо подчеркивал, что Трепов «представил свой проект императору» не до, а «через несколько дней после роспуска Думы», подтверждения чему нет ни в одном ином источнике, ни мемуарном, ни архивном. К тому же, будь немилость государя реальной, а не мнимой, полномочия по охране монарха без промедления перешли бы к другому лицу. Однако Дмитрий Федорович их не утратил и по-прежнему возглавлял охрану Его Величества, правда, недолго. Сердце сановника, уже серьезно болевшего, не выдержало нервного напряжения, и 2 сентября 1906 года «диктатор» скончался. «Тяжелая потеря вернейшего человека», – записал на исходе того дня в дневнике Николай II. Об опальных так не отзываются…
