И точно, игра на грани фола увенчалась полным успехом. Когда 30 мая Горемыкин доложил Николаю II о намерении группы Кривошеина, царь сильно возмутился, но потом, остыв и обдумав услышанное, а главное, побеседовав 1 июня с вернувшимся из Москвы Джунковским, поневоле признал правоту Александра Васильевича и 5 июня произвел смену шефа МВД, поручив ведомство князю Н.Б. Щербатову.
Убрав единомышленника, любимца императора, министр земледелия в принципе достиг цели: хрупкое равновесие внутри кабинета нарушилось, противовес либеральному крылу исчез, и отныне Николай II вынужден будет всецело полагаться на единственного оставшегося «друга», верного советника и командующего дорогой августейшему сердцу крестьянской реформой. В отличие от предшественников (Коковцова, Столыпина, Витте), Кривошеин сумел обрести полное высочайшее доверие, достаточное для постепенного, аккуратного превращения Романовых в подобие английской династии Виндзоров, то есть в декоративный символ Российской империи. Ведь в июне 1915-го теневой премьер обладал помимо царской и высокой общественной поддержкой. Идеальная почва для мирной, плавной трансформации российской формы правления.
Николай II смирился с новой реальностью 13 июня 1915-го в Барановичах после трех обстоятельных бесед – одной с великим князем Николаем Николаевичем и двух с подлинным главой Совета министров. Главковерх 11 июня убедил монарха не бояться либерала на посту военного министра, после чего в тот же вечер Сухомлинова уволили, а вакансию на другой день занял приятель А.И. Гучкова А.А. Поливанов, в прошлом помощник военного министра. Кривошеин утром 12 июня подкрепил доводы великого князя собственными, а утром 13-го подготовил государя к вердикту общего собрания кабинета, состоявшегося в Ставке ближе к вечеру. Министры признали необходимым рекомендовать царю скорейший созыв Думы и замену Щегловитова А.А. Хвостовым, а Саблера – А.Д. Самариным. По окончании заседания Горемыкин доложил Николаю II мнение Совета, которое со стороны венценосца «не встретило возражений».
Разумеется, император исполнил неприятную обязанность не сразу. С Щегловитовым простился 1 июля, с Саблером – 2-го. А новые назначения произвел 5 (Самарин) и 6 (Хвостов) июля 1915 года. Созыв Думы санкционировал 8 июля на специальном выездном заседании правительства в Царском Селе, согласившись с датой «возобновления занятий» парламента, принятой накануне министрами, – 19 июля. Далее Кривошеин позаботился о создании верной себе думской коалиции, выбрав ее ядром левый спектр – прогрессистов (38 мандатов), кадет (54) и группу Союза 17 октября (22) под председательством И.Н. Ефремова, П.Н. Милюкова и С.И. Шидловского, соответственно. К ним примкнули умеренно-правые фракция «прогрессивных националистов» В.В. Шульгина (28) и депутаты от «партии центра» и «октябристов-земцев». Всего – 236 человек.
Формально блок, названный прогрессивным, возглавил лидер крупнейшей фракции, кадетской, Милюков. 26 августа альянс обнародовал свою программу, предполагавшую умеренные либеральные реформы в сотрудничестве с кабинетом общественного доверия. И все понимали, что означает это сотрудничество – «умаление власти государя», а еще точнее, медленное преобразование наследственной монархии в парламентскую, на манер британской. Под чутким руководством Кривошеина…
Однако на подобную метаморфозу нужны не дни и недели, а месяцы и годы, которых у «серого кардинала» Романовых не было. По причине большой войны. Она не преминула внести существенные коррективы в планы фактического премьера: утром 23 июля 1915 года русская армия оставила Варшаву. Новость тем же вечером потрясла Николая II. Именно падение столицы Польши побудило царя вспомнить об отложенном год назад решении самому стать главковерхом русских войск.
Монарх понимал, что ни Кривошеин, ни дядя, великий князь, данный порыв не одобрят, потому и размышлял, и колебался десять дней, похоже, ни с кем не советуясь. Окончательно настроился вечером 3 августа, написав черновик послания пока действующему главнокомандующему. Первым утром 4-го о грядущей сенсации от Его Величества услышал военный министр А.А. Поливанов, которого Кривошеин, вообще-то, прочил в декоративные премьеры согласованного с Думой обновленного кабинета. Да, Поливанов попробовал осторожно разубедить августейшую особу, но безуспешно. Получилось одно: отсрочить на неделю-другую отъезд императора в Ставку, с 8 августа квартировавшую в Могилеве.
Увы, император явно не сознавал, что собирается совершить политическое самоубийство. Проблема заключалась не в том, что Николай II пожелал вступить в командование всеми фронтами (вполне имел на то право). К сожалению, одновременно он возвращался во власть, от которой в июне публично и вроде бы добровольно выразил готовность отстраниться, чтобы не мешать управлять государством правительству думского большинства. Общество считало сей казус аналогом полюбовной сделки или полюбовного развода между государем и народом. Благодаря чему один сохранял свой официальный статус, другой более не зависел от того, в ком давно разочаровался.
Николай II в роли главковерха – это несомненное нарушение такого компромисса, ибо управляющий армией царь автоматически будет управлять и всей страной. А как же «новый курс» Кривошеина, которому Романов совсем не симпатизировал? О нем можно забыть?! И что подумает о неожиданном экспромте государя обычный российский подданный, в июне приветствовавший примирение династии с Думой? Верно, он почувствует себя обманутым! Наконец, что делать инициатору политической разрядки? Промолчать или протестовать?! Между тем, обе линии поведения чреваты утратой доверия: либо у думских партий, либо у монарха. И тут надо выбирать, что для тебя важнее.
Впрочем, в отличие от царя, Кривошеин предвидел финал благородного безрассудства своего подопечного. Ему этого не простят, ибо и Дума, и силы, стоящие за ней, естественно, сочтут высочайшее рвение очередным актом вероломства, теперь уже последним… после которого низложение Николая II посредством дворцового переворота станет неминуемым. Погибать вместе с венценосцем Александр Васильевич, конечно, не жаждал, хотя спасти того от позорного краха попробовал.
Первая попытка основывалась на хитрости. Императора сообща старались убедить не переводить дядю наместником на Кавказ, а оставить в Могилеве в качестве помощника главковерха. Тогда великий князь продолжал бы командовать фронтами де-факто, а августейший племянник – де-юре. Иными словами, заключенный в июне «контракт» не разрывался, а лишь слегка корректировался. Поразительно! С 6 августа, когда Поливанов сообщил коллегам высочайший секрет, требования, просьбы, мольбы не отсылать Николая Николаевича из Ставки прозвучали отовсюду. Помимо Думы, оппозиции и министров о том же хлопотали даже очень близкие царю люди – мать, императрица Мария Федоровна, дворцовый комендант В.Н. Воейков, министр двора барон В.Б. Фредерикс… Никакого эффекта! 20 августа на заседании Совмина Николай II подвел черту под дискуссией: дяде рядом с ним не место!
Вечером 22 августа монарх выехал из Царского Села в Могилев, перед тем ознакомившись с письмом восьми министров (Харитонова, Кривошеина, Сазонова, Барка, Щербатова, Самарина, Игнатьева, Шаховского). Вежливый ультиматум гласил: либо государь позволяет Николаю Николаевичу участвовать «в верховном командовании армией», либо «мы» не сможем далее «служить Вам и Родине». Как бы позднее сами подписанты ни сожалели о дерзком поступке, логика в нем все-таки была.
