О себе сказали, что поручение это “к обоим депутатам” им дано забастовавшими рабочими. Весьма отчетливо и очень серьезно рабочие делегаты заявили А.Ф. Керенскому, что начавшаяся забастовка не носит частного характера и что дело тут не в экономических требованиях, также и не в продовольственных затруднениях – рабочие сознают, что это начало какого-то большого политического движения, и они считают своим долгом предупредить об этом депутата. Чем это движение кончится, они не знают, но для них, по настроению окружающих рабочих, ясно, что произойти может что-то очень серьезное.
Так говорили делегаты, говорили спокойно и твердо, и это спокойствие лишь подчеркивало серьезность сообщаемого. Предупреждение это оказалось в полном смысле историческим, и позднее я часто вспоминал о нем и удивлялся пониманию момента, проявленному тогда путиловскими рабочими. Понимали это тогда далеко не все. Должен признаться, что тогда и я этому визиту не придал особого значения. Не знаю, как отнесся к нему А.Ф. Керенский. То были настоящие вестники грядущей революции. Их прозорливость, вероятно, объяснялась тем, что они были у самых истоков начавшегося движения и чувствовали, насколько уже тогда была раскалена атмосфера в рабочих кругах Петрограда. Мне до сих пор кажется странным, что нигде в мемуарной литературе не упомянуто об этих делегациях путиловских рабочих».
Октябрьский переворот: революция 1917 года глазами ее руководителей. М., 1991. С. 105, 106 (из «Нового журнала» 1953 года, № 34).
Вариант 1919 года
«Я помню, как однажды вечером – это было 23 или 24 февраля – к нам в редакцию пришли двое рабочих, выборные представители… Путиловского завода. Они просили устроить им свидание с Керенским. Я немедленно поехал за Керенским, привез его в редакцию и затем присутствовал при этом свидании Керенского с рабочими. Рабочие считали своим долгом заявить о причинах, вынудивших их на забастовку. Оказывается, после недоразумений в одной из мастерских завода между рабочими этой мастерской и администрацией закрыт был весь завод, у которого ощущался недостаток угля, и которому поэтому закрытие было только выгодно, так как работы, благодаря недостатку угля, шли очень плохо. На улицу выбрасывалось несколько тысяч рабочих, а их семьи – при дороговизне продуктов и недостатке в городе хлеба – обрекались на голод. Обо всем этом рабочие считали необходимым рассказать популярному депутату, слагая с себя ответственность за могущие произойти последствия. Конечно, ни у меня с Керенским, слушавших эти сообщения, ни у самих рабочих не было тогда никакого представления о том, к чему все это могло привести».
Зензинов В.М. Из жизни революционера. Париж, 1919. С. 81, 82.
Вариант 1947 года
«Как-то ко мне в редакцию (она помещалась на Загородном, около Пяти Углов) пришла группа рабочих – человек 5—6. Это было, вероятно, числа 22—23 февраля (всюду старый стиль). Они назвали себя делегацией с Путиловского завода и заявили, что хотели бы видеть “депутата Керенского” (Керенский был сотрудником “Северного вестника”). При этом заявили, что другая группа рабочих с Путиловского завода одновременно отправилась на свидание с депутатом Чхеидзе. У рабочих, как они говорили, имелось от забастовавших поручение к обоим депутатам.
Я созвонился с Керенским по телефону и в тот же день, вечером, он назначил рабочим свидание в помещении редакции. При свидании Керенского с рабочими я присутствовал. Нигде в мемуарной литературе я не встречал указаний на эти свидания Керенского и Чхеидзе с делегатами забастовавших путиловских рабочих, а, между тем, они были в полном смысле слова историческими. Весьма отчетливо и весьма серьезно рабочие делегаты заявили Керенскому, что должны от имени забастовавших путиловцев сделать ему важное заявление. Начавшаяся забастовка, по их словам, не носит частного характера, и дело тут не в продовольственных затруднениях. Рабочие сознают, что это начало какого-то большого политического движения, и считают своим долгом предупредить об этом депутата… Чем это движение кончится, они не знают, но для них ясно по настроению рабочих, что произойти может что-то очень серьезное.
Так говорили делегаты, говорили спокойно, и это спокойствие лишь подчеркивало серьезность сообщаемого».
Зензинов В.М. Февральские дни // Февраль 1917 глазами очевидцев. М., 2017. С. 141, 142 (из газеты «Новое русское слово» за 25 и 26 марта 1947 года).
Из воспоминаний Осипа Аркадьевича Ерманского, журналиста, лидера группы меньшевиков-интернационалистов
«Совсем незадолго до 23 февраля 1917 г. (дня первого выступления рабочих на улицу), примерно, недели за 2—3 до этого дня, состоялось общее собрание представителей революционных кругов. Поводом для него послужила, насколько помню, начатая Рабочей группой Центрального военно-промышленного комитета агитация за устройство рабочими демонстративного шествия к Государственной Думе (с требованием, если не ошибаюсь, “министерства общественного доверия”).
Собрание состоялось на квартире Максима Горького и с его участием. Тут были, прежде всего, представители думских фракций: от социал-демократической фракции неизменный Чхеидзе (и, кажется, Скобелев). от с.-р. – Керенский. Затем от революционных партий и групп были: Шляпников от большевистского ЦК, я от меньшевиков-интернационалистов, Юренев от объединенцев, какой-то представитель от с.-р. организации. Наконец, присутствовало еще несколько человек, в частности – обязательный участник всяких общественных, революционных или демократических собраний, Н.Д. Соколов.
Беседа на этом собрании сосредоточилась вокруг вопроса о настроении в рабочих массах и других слоях населения. Высказывались все, и никто не сообщал о таких настроениях, которые бы заставляли ожидать скорого взрыва революции, никто не высказывал никаких таких ожиданий. Единственный участник собрания, который дал сведения, отдаленно напоминающие относительно таких перспектив, был хозяин квартиры: Горький сообщал об оппозиционных настроениях в военных кругах, и то – в их верхах…
Повторяю, революция была на носу, но никто, по-видимому, ее не предвидел на собрании, где были представлены все революционные течения и организации, и где о положении и перспективах не могли не говорить. Не помню, какое решение было принято на этом собрании по поводу затеянного Рабочей группой шествия рабочих к Государственной Думе. Во всяком случае, это собрание потребовало еще своего продолжения. И действительно, состоялось еще раза два собрание примерно в том же составе, но уже не на квартире у Горького, так как за нею была уже слежка…
В самый день этот (23 февраля. – К.П.) по заводам была распространена также нелегальная прокламация Инициативной группой и другими партийными организациями. И в этот день началось то выступление рабочих и главным образом работниц на улицу, которому суждено было превратиться в начало революции…
Руководства движением и выступлением масс не видно было. Что делали в это время другие партийные организации, я не знаю. Что касается нашей, правда, слабой Инициативной рабочей группы, то она за эти дни не собиралась: она существовала как сумма единиц, но не как целое. Мне кажется, что и другие организации должны были чувствовать себя тогда песчинками перед взбаламученным морем, вышедшим из берегов.
