Чёртовы пельмени всё никак не хотят всплывать. Может, если бы приготовились, мы бы отвлеклись на них и у меня бы пропало идиотское желание расспрашивать Марка. Потом я бы включила ему мультики, а там, глядишь, и его папа бы явился.
– Хорошо, – бесцветно произношу в ответ. – Ты пельмени с чем любишь?
– Я…
Малыш на несколько секунд зависает. Хмурит бровки, как будто вспоминает, с чем вообще их едят.
– Я с кетчупом люблю, – изрекает наконец. – С любым, – добавляет быстро.
– Кетчуп – это не очень полезно, – качаю головой, накладывая пельмени на тарелку. – Но у меня есть хороший.
– Вот и папа так говорит, что не полезный, – вздыхает Марк, а сам с таким голодом во взгляде смотрит на еду, что мне становится окончательно нехорошо.
Подумав, накладываю ему ещё несколько штук. Если вдруг не осилит – это лучше, чем если останется голодным. Ставлю тарелку перед ребёнком, достаю из холодильника кетчуп. Марк берёт вилку и смотрит на меня.
Я же сажусь напротив, изо всех сил стараясь сделать вид, что такие вот посиделки для меня вполне нормальны. Что я чуть ли не каждый день принимаю у себя на кухне детей моего мужа, кормлю их, завожу разговоры.
И чёрт бы всё побрал, почему он не ест? Ждёт, пока пельмени остынут?
– Не вкусно на вид? – уточняю, повернувшись к Марку.
– Вкусно… просто мама и её новый муж мне есть без разрешения не позволяют.
Что? Я не ослышалась? Мои брови так высоко приподнимаются, что кажется, вот-вот коснутся линии волос.
– Как это – не позволяют? – глухо уточняю в ответ.
– Можно я начну есть? – спрашивает Марк.
Мне хочется разреветься. Вцепляюсь в столешницу с такой силой, что костяшки пальцев белеют.
– Конечно, кушай. Я же тебе это приготовила…
Он начинает уминать пустые пельмени с такой скоростью, словно на календаре – блокадные годы. Я лишь быстро выдавливаю из сашета кетчуп, а потом вскакиваю из-за стола и бегу звонить Верниковскому. Потому как если он задержится где-нибудь на Камчатке на неделю, я попросту не выдержу.
– Я буду часа через два, – сразу заверяет он, едва ответив на звонок. – Что-то с Марком?
Да, мать его! С Марком всё очень плохо. И какого чёрта ты вообще это допустил, Верниковский?
Мне хочется сказать это, но я понимаю – смысла в этом никакого нет. Теперь ребёнок Дани будет со своим отцом, и это уже не моя проблема.
– С ним всё хорошо. Он поел. Просто хотела уточнить, когда ты его заберёшь.
Мне удаётся произнести эти слова ровным тоном. В ответ – молчание. И через несколько секунд точно такое же ровное и кажущееся безразличным:
– Буду часа через два. Надеюсь – раньше, – говорит Верниковский и вырубает связь.
На кухню возвращаюсь не сразу. Просто не нахожу в себе на это сил. Находиться рядом с этим ребёнком, знать, что при определённых обстоятельствах он мог быть моим сыном… Это слишком жестоко. Мне нужна пауза. Новая. Краткая, но такая необходимая.
Когда всё же решаюсь и захожу туда, где оставила Марка, выдыхаю рвано и с горечью на губах. Малыш спит. Прилёг на диване и уснул. Тарелка на столе – пустая, а вот в кулачке у сына Верниковского зажат пельмень.
Не сразу удаётся его добыть. С трудом разжимаю хрупкие пальчики, вытаскиваю «заначку». Беру с полки пачку влажных салфеток и вытираю маленькую ладошку. Всё это время ловлю себя на том, что до боли закусываю нижнюю губу. Чтобы только не разреветься, не взвыть в голос, точно так же, как это делал здесь, на этой кухне, отец Марка каких-то несколько дней назад.
Всё же беру себя в руки и иду в спальню. Взяв плед, возвращаюсь на кухню, укрываю ребёнка. Смотрю на него, а у самой внутри настоящее цунами. Вроде бы черты лица Марка во сне разгладились, но брови всё равно чуть нахмурены.
Сколько же всего он пережил за свои короткие пять лет. «Дом она чуть не спалила. Вместе с Марком», – приходят мне на память слова Дарьялова. Гоню от себя страшные фантазии о том, как это было в реальности. Представлять не хочу, но перед глазами – яркие картинки.
Так и сижу рядом со спящим ребёнком, думая обо всём случившемся, когда в дверь раздаётся звонок. Марк вздрагивает, но не просыпается. Только на спину переворачивается и закидывает обе руки наверх. Такой маленький и беззащитный. Как и говорил Даниил.
Иду в прихожую быстрым шагом. Убедившись, что это прибыл Верниковский, открываю дверь, прикладываю палец к губам.
– Он спит, заходи, – шепчу, чтобы не разбудить Марка. И быстро добавляю. – А после будь добр, пройди в нашу комнату. У меня к тебе очень серьёзный разговор.
Верниковский разувается, скидывает куртку. Бросает быстрый взгляд в сторону кухни, после чего следует за мной в некогда нашу спальню. Когда переступаем её порог, случается неожиданное. То, что возвращает меня туда, назад. В моё безоблачное прошлое, иллюзия которого нет-нет, да и встаёт перед глазами.
Даня тянет меня за руку, разворачивает лицом к себе. Неуловимым движением впечатывает в закрывшуюся за нами дверь и, украв у меня возможность дышать, целует.
Мы никогда с ним так не целовались. Жадно, глубоко. Словно только в этом – наш общий кислород. Но перед глазами встаёт малыш, который спит на диване кухни. И этот несчастный пельмень, который он зажал в кулачке.
С силой отталкиваю Даниила от себя. Ударяю его в плечи, понуждая сделать два шага назад. Задыхаюсь, но вовсе не от того, что по собственной воле только что лишила себя кислорода. Это произошло гораздо раньше, когда Верниковский оставил меня с сумками в квартире, а сам умчался бог весть куда.
– Больше так не делай, – цежу, отходя к окну.
– Сонь… я соскучился по тебе. Просто безумно.
Он подходит, замирает в полушаге от меня. Я это чувствую всем нутром, только от этого понимания не предвкушение по телу волнами расходится, как раньше, а неприятие. Не готова принимать всё это. И мужа своего принять не готова тоже. Но вот вопросы у меня к нему есть.
– Ты можешь мне сейчас пообещать, что больше такого дерьма в моей жизни не случится?
Обернувшись, я смотрю на Верниковского, на лице которого расцветает робкая надежда. Он что, решил, что я позвала его, чтобы простить?
– Я имею ввиду, что когда ты уедешь отсюда со своим сыном, ко мне больше не заявится твоя Света с твоим ребёнком и не скажет: «Забери его»?
– Сонь… я же сказал – она не моя.
– А мне плевать на это. Я хочу гарантий, что больше подобного не случится.
Даня раздумывает пару мгновений, после чего кивает.
– Я обещаю.
– Хорошо.
Сложив руки на груди в защитном жесте, смотрю на мужа, а сама думаю – стоит ли и дальше расспрашивать его о том, что меня тревожит? Соберись, Соня. Ты же шла сюда с решительным настроем, куда он вдруг улетучился?
