Когда вижу на экране телефона входящий звонок от Дани, замираю. И почему вдруг решила, что он перестанет меня допекать?
– Да? – отвечаю Верниковскому, на что слышу:
– Сонь, мы можем встретиться и поговорить?
Размышляю несколько секунд, прежде чем ответить.
– Можем. Но разговор будет коротким.
Беседа и вправду будет недолгой. Мы встретимся и обсудим детали нашего развода. О чём ещё вести переговоры – попросту не знаю. Да и знать не хочу.
– Посмотрим. Где и во сколько?
– Приезжай ко мне. Как раз заберёшь часть вещей.
В трубке слышится молчание, после чего Верниковский говорит мрачно:
– Буду через час.
И кладёт трубку. Я же ловлю себя на том, что почти не дышу. Вряд ли удастся подготовиться морально к новой встрече, а вот подготовить Даниилу сумки – вполне.
Сорвавшись с места, бегом устремляюсь к шкафу. На нижней полке – три чемодана. Их мы купили не так давно, чтобы ездить в путешествия. Хочется снова заплакать, но я держусь. Отдам всё это добро Верниковскому, пусть забирает к чертям.
Через полчаса набитые под завязку чемоданы стоят в прихожей. Вещи Дани бросала как ни попадя, и все, которые попадались на глаза. Даже его любимые кружки – тоже упакованы заботливой бывшей женой.
Накатывает удовлетворение. Острое, но какое-то истеричное. Ничего… мне просто нужно время, и я смогу себя склеить.
Мне просто нужно хоть немного времени.
– Привет, заходи.
Открыв дверь Верниковскому, стараюсь на него не смотреть, но проигрываю сама себе. Он заметно похудел. Вчера я не обратила на это внимания, зато сейчас у меня есть возможность отметить эти детали.
Даня смотрит на чемоданы, но задавать вопросы не торопится. Просто разувается и проходит на кухню.
– Кофе не предлагаю, разговор и вправду будет коротким.
Зайдя следом, я складываю руки на груди.
– Как отметила день рождения? – поворачивается ко мне Верниковский и опирается на спинку стула. Словно ему нужно за что-то держаться.
– Просто прекрасно. Как твой сын? – парирую в ответ.
Наверное, глупо об этом спрашивать. Ведь это напоминание о причине крушения нашей семейной жизни прежде всего бьёт по мне. Впрочем, мне уже не настолько больно. Вон, даже дышать могу.
– Хорошо. Успокоился.
Он делает глубокий вдох. Распрямляется, шагает ко мне. Я инстинктивно отступаю. Только не это! Только не попытка меня обнять или поцеловать. Я не хочу – ни попыток этих, ни Даню рядом.
– Сонь… пожалуйста, не разводись со мной, – шепчет он хрипло. – Пожалуйста. Ты – самое важное и главное, что у меня есть.
Едва собираюсь сказать, что главным для него должен быть сын, как Верниковский падает на колени. Это настолько выбивает из колеи, что мне хочется развернуться и бежать, куда глаза глядят.
– Соняяяяя…
Он подползает ко мне, хватает за ноги. Прижимается с такой силой, что я впиваюсь в его одежду в бесплодной попытке оттолкнуть. Я в ужасе, мне снова не хватает кислорода.
– Отпусти меня, Верниковский! Отпусти!
Господи, неужели этот вопль вырывается из моей груди?
– Соняяяяя! – муж рыдает. Таким я не видела его ни разу в жизни. – Мне так хреново… так хреново без тебя.
Я пытаюсь его отпихнуть, хочу сделать больно. Теперь уже не в одежду впиваюсь, а в волосы – чтобы он только меня не трогал, не делал того, что меня, только-только начавшую собирать себя по кусочкам, вновь превратит в пыль.
– Даня, хватит! Хватит, прошу! Ты больно мне делаешь!
Это даже не физическая боль, хотя, от того, с какой силой он меня сжимает руками, я чувствую ещё её. Это боль где-то глубоко внутри, так глубоко, что её оттуда не вытравить ничем.
Верниковский слушается. Отпускает, закрывает лицо ладонями. Продолжает рыдать, а у меня только одно желание, которому и поддаюсь.
Выбегаю из кухни и прячусь в ванной. Запираюсь, в надежде, что Дане хватит ума не ломиться ко мне.
Несколько пригоршней ледяной воды в лицо не отрезвляют. Дышу надсадно, но понимаю, что стараюсь делать это как можно тише, а сама чутко прислушиваюсь к тому, что происходит в квартире. Хочется услышать звук закрывшейся входной двери, но… как мы станем существовать дальше, когда так или иначе придётся встречаться, просто не представляю.
Выйдя из своего убежища, обнаруживаю Верниковского на кухне. С пола поднялся – и то хлеб.
– Я прошу тебя только об одном, – говорю тихо и хрипло, и Даня вскидывает на меня глаза. – Спокойно отпусти меня. Подпиши все бумаги…
– Не могу, – шепчет в ответ муж, не дав договорить.
– Придётся смочь, Верниковский. Я не выдержу, если такое будет случаться и дальше.
– Дай мне возможность искупить свою вину.
– Я этого не хочу. Не хочу, понимаешь? Не в пику тебе. Не чтобы больно стало хоть на грамм так же, как и мне. Я просто ничего больше не хочу.
Он делает рваный вдох, а я… просто стою напротив и жду, когда же муж уйдёт.
– Дай мне время… Сонь, это всё, о чём прошу. Дай мне возможность. Шанс хоть один…
Эти слова снова отзываются внутри тем, что приносит лишь страдания.
– Как ты себе это представляешь, если я не готова принять тебя после того, что ты натворил? Ты ведь врал мне много лет. Деньги крысил от законной жены. Ребёнка своего в опасности оставлял. Мне родить не давал всё это время. А я же тебе верила… Верила, что ты хочешь сына или дочь. Пусть позже, но хочешь ребёнка. Нашего, общего, понимаешь, Верниковский?
– Я хочу!
Он вскакивает с места, я же – просто смеюсь. Коротко и зло. Хочет он, ну надо же. Очень «вовремя».
– Хоти его с кем-нибудь другим теперь. У меня жизнь новая. И у тебя тоже.
Он подходит, а я руки на груди складываю в защитном жесте. Не хочу Даню рядом. Даже на орбите собственной жизни.
– Я тебя люблю… Люблю так, что сдохнуть сейчас хочется, когда понял, что теряю.
– Потерял. Ты меня уже потерял. Запомни это и давай уже просто по-человечески разведёмся. Можем же мы сделать хоть что-то именно так?
– По-человечески?
– Да, – киваю с усмешкой на губах. – Как двое разумных взрослых людей.
Верниковский голову опускает, а у самого на лице такая же усмешка – горькая, кривая.
– Я когда думаю о том, что сделал, разум теряю.
Мы молчим. Мне совсем не хочется напоминать Дане о том, что потерянный разум нужно было возвращать давно, шесть лет назад. Признаваться во всём и не отнимать у меня эти годы жизни.
