– А ты чего вообще ко мне приехал-то опять? Время выторговывать? – интересуюсь безразлично, как мне кажется.
Сама же мысли пытаюсь прогнать – совершенно дурацкие. Даже не мысли – скорее, ощущения. Вот же он, твой муж, снова на вашей кухне. И так просто поверить в то, что всё у вас может быть как раньше. Даже с вновь открывшимися обстоятельствами.
Знаю, многие бабы на моём месте так и делали. Собирали себя по кускам в кратчайшие сроки, верили в то, что всё теперь станет как прежде, если всего лишь сделать вид, что можно так жить. И даже были счастливы. Но буду ли счастлива я, стоит мне сделать над собой такое… насилие?
– Нет. Сказать хотел, что развод дам.
Знаете чувство, когда слышишь то, чего добивалась всё это время?
Ну, скажем, выгоняешь мужа из дому во время крупной ссоры, в которой он виноват на все сто, а когда уходит, понимаешь, какой ужас внутри? Именно сейчас я испытываю его в полной мере.
Одно дело повторять себе, что это конец, но видеть, что это не так. Хвататься за призрачность, понимая, что у тебя в руках вместо неё – неизбежность. И совсем другое слышать, что и твой муж готов дать тебе развод.
– Хорошо. Значит, в суд идти не придётся.
Говорю это, а у самой голос дрожит так, что я вибрации слышу. Но мне нужно быть сильной. Пусть и вынужденно, но я просто обязана таковой стать.
– Не придётся.
Даня поднимается на ноги. Делает шаг ко мне. Нависает сверху и шепчет сбивчиво:
– Но от тебя не отступлюсь. Завоюю снова, несмотря на этих всех твоих хахалей новых. Завоюю так, чтобы не сомневалась, что ты мне нужна. А потом, если согласишься – сыграем роскошную свадьбу.
Он быстро уходит. Обувается в прихожей, выходит из квартиры. И мне остаётся только одно – совершенно непонятное чувство, которому я не могу дать названия. Впрочем, Верниковский вроде как вручил мне свободу… пусть и в данный конкретный момент.
И сейчас у меня есть возможность просто побыть наедине с собой и ни о чём не думать. Впрочем, очень сомневаюсь, что мне это всё же удастся.
– София! Соня! – слышу голос, в котором явственно различаю совершенно чёткие интонации, и знаю, кому он принадлежит.
Тому, чьи солнцезащитные очки так и лежат у меня в квартире. Сердце вроде бы бьётся спокойно, но как только оборачиваюсь на голос, немного ускоряет ритм.
– Привет, – улыбаюсь Саше, он тоже немного кривит губы в ответной улыбке. – И как мы не догадались просто обменяться номерами телефонов? – качаю головой, подходя к Дарьялову. – Давно ждёшь?
– Только подъехал. Я тоже не сообразил тогда в парке номер твой спросить.
Он усмехается, смотрит на меня с прищуром. Совсем не понимаю, почему от взгляда этого меня в жар бросает.
– Поднимешься за очками? У меня кофе новый… вкусный.
Лепечу, как будто мне не под тридцать, а в два раза меньше, и передо мной – объект моих мечтаний. Дарьялов качает головой, и у меня внутри всё замирает.
– За очками поднимусь, кофе пить не буду. Я тут просто рядом был, решил заскочить.
И почему от этих слов мне становится так… неприятно?
– А, окей, – пожимаю плечами. – Могу вообще тебе их принести.
– Я не потому, что не хочу, – говорит Дарьялов. – Просто у меня собака в машине.
Мой взгляд инстинктивно скользит по авто Саши. Цепляется за приоткрытое заднее стекло, за которым ничего, впрочем, не видно.
– Можно посмотреть? – спрашиваю, а сама уже иду к машине.
– Конечно.
Дарьялов оказывается рядом, распахивает дверцу, и я… застываю на месте. На меня с ужасом смотрят два огромных глаза какой-то настолько крошечной и худой собаки, что не сразу соображаю, что это за порода. Потом малышка жалобно и очень тоненько скулит и, закрыв глаза, прижимается всем своим телом к сидению.
– Что с ней? Она будто год не ела!
Перевожу взгляд на Сашу, на лице у которого то жёсткое выражение, с которым он тогда мне про пожар и Марка рассказывал. Что-то совсем не вяжется у меня в голове – спасатель, а так собаку замучил?
– У пи… короче, у малолетних идиотов двух забрали. Ну, как малолетних? Вроде под два десятка обоим, а без мозга. Хотя бы одного на двоих.
– Они над ней издевались?
– Можно сказать и так.
– И куда её сейчас?
– Волонтёрам знакомым отдам. Свозят в клинику, потом пристраивать будут.
Собачка так и продолжает вжиматься всем тельцем в сидение. Дрожит так, что удивительно становится, как вся машина не ходит ходуном. Мы стоим рядом с Дарьяловым, так близко, что я касаюсь плечом рукава его куртки. И вдруг говорю то, что даже толком не успела обдумать:
– А можно я её себе заберу?
Поворачиваюсь к Саше, успеваю заметить на его лице мелькнувшее удивление, которое, впрочем, очень быстро исчезает.
– Я буду очень ответственно к ней относиться. Сейчас же вызову такси, свезу к врачам. Почитаю, что нужно таким собакам. Ну там, корм…
Не успеваю договорить, когда Дарьялов закрывает дверцу машины, и уже рассчитываю, что он выскажет мне что-нибудь по поводу того, что вот так спонтанно животных не заводят. Вместо этого Саша открывает пассажирскую дверь и кивает на сидение рядом с водителем.
– Поехали.
Очки в этот день остаются у меня. Мы просто напрочь забываем о них в хороводе того, что происходит дальше. Сначала поездка в клинику, потом – по магазинам для животных. Спор о том, кто должен платить, который я с треском проигрываю. И вот – малышка чихуахуа у меня дома. Сидит, забившись под кровать, откуда пока я даже не думаю её вызволять.
«Дайте ей время, она сама выйдет, когда поймёт, что ей ничего не грозит». Именно так мне сказали в клинике, где я официально стала хозяйкой малышки. И сейчас, сидя на диване и глядя на расставленные и разложенные возле кровати игрушки и миски, даже не могла представить, что не взяла бы эту собаку.
«Как вы?» – приходит получасом позже сообщение от Дарьялова.
Улыбаюсь, как последняя дурочка. Хорошо хоть номерами телефонов успели обменяться.
«Мы неплохо. Руфи только раз показала нос из-под кровати».
«Руфи? Интересное имя».
«Ну не Пакость же!)»
Да-да, эти скоты называли малышку Пакостью.
«Да, она точно не Пакость».
«Ты так и не забрал очки».
«Будет повод приехать ещё».
Вроде бы ничего такого в этих словах нет, но… у меня чувство, какого не испытывала раньше. Это в восемнадцать с Даней всё было пропитано каким-то сумасшедшим восторгом. Сейчас же от простого общения внутри просыпается совсем другая Соня.
«Ты можешь приезжать и без повода. Мне приятно с тобой общаться».
