Я могу вообще не подходить к телефону, когда он звонит. Могу пропасть со всех радаров. Улететь на Юпитер, отправиться в кругосветку. Я могу всё! И это совсем не повод приезжать ко мне домой.
– Подняться с тобой? – уточняет Юля, хмуря брови.
– Не надо. Справлюсь, – устало отвечаю подруге. – Поезжай домой.
Она смотрит на меня с сомнением, но всё же кивает и идёт к такси. Я же остаюсь с бывшим мужем наедине.
Мы стоим друг напротив друга. Взгляд Верниковского прожигает насквозь. Мой – опущен вниз, как будто нет ничего важнее, чем рассмотреть узор из трещинок на асфальте.
– Я могу не брать трубку сколько угодно. Это не повод бросать всё и ехать ко мне, – говорю приглушённо и иду к двери в подъезд.
Даня оказывается рядом во мгновение ока, хотя, сейчас это последнее, чего хочу. Наше общение, пусть и такое вынужденное, ещё слишком остро отзывается в душе болезненными отголосками. Не знаю, чувствует ли то же самое Верниковский, но я – ощущаю только то, что приносит страдания.
– Просто Марк… – начинает Даня и тут же осекается.
Всего два слова, а они режут меня без ножа. Вроде уже должна была заверить себя, что муж не просто не со мной, но существует в другой реальности, да не могу.
– Что Марк? – уточняю глухо, открывая дверь в подъезд.
– Он сказал, что мне к тебе нужно ехать…
Вот зачем он так? Зачем мне подобное говорит? Почему просто не отмахнулся от слов сына, если всё же поверить в то, что это не фантазии Верниковского? Почему не сказал, что у меня теперь другая жизнь?
Ах, да. Он же меня вернуть собирается… как же я забыла?
– Он тебя во сне видит, Сонь… – говорит Даня, входя за мной следом в нутро подъезда. – Но это ладно… ты же в порядке?
Я оборачиваюсь к бывшему мужу так резко, что хрустят шейные позвонки. Смотрю на Верниковского, а самой кричать хочется до боли в лёгких.
Он вправду спрашивает в порядке ли я? Да я в порядке не буду никогда! Даже если вдруг силы в себе найду всё это забыть.
А потом происходит то, чего никак не жду. Даня на рот мой набрасывается с жадностью такой, от которой и я в момент вспыхиваю.
Вжимает меня собой в безликую стену, сминает губы таким яростным поцелуем, каким никогда не целовал. Рука – в моих волосах. Пряди перебирает, остро, на грани с болью. А я ему отвечаю, словно в этом мой кислород.
Муж меня под попу подхватывает, к себе прижимает, а я чувствую его возбуждение. Его ни с чем не спутаешь, особенно когда ощущаю каждый сантиметр под джинсами.
Это так внезапно… так безумно.
Так, как не должно быть.
С силой отталкиваю Верниковского от себя. Дышу рвано и надсадно, и он вторит мне своим дыханием.
– Я… не могу, – шепчу едва слышно. – Понимаешь? Не могу!
Мне противно становится. От себя самой – в первую очередь. За то, что вообще позволила этому поцелую случиться. За то, что загорелась от него, вопреки всем здравым смыслам, какие есть на этом свете.
И за то, что всё ещё не сбежала куда угодно, лишь бы быть подальше от Верниковского.
– Сонь… мы ведь всё можем заново начать, – шепчет Даня.
Смотрю на него с удивлением.
– Заново? С начала, то есть? С того момента, когда мы с тобой встретились?
Он морщится, как будто я ему что-то дурнопахнущее под нос сунула, и у меня капля облегчения внутри появляется.
– Вот именно, Дань. Невозможно это…
Мы стоим друг напротив друга. Такие некогда близкие, но сейчас – безумно далёкие. И в этот момент совершенно правильно быть на разных полюсах вселенной.
Я не знаю, что ждёт меня впереди. Да меня это, по сути, и не волнует. Что там у Верниковского на душе – не представляю напрочь.
– Со мной всё в порядке, – вру и ему, и себе.
И Марку, к которому Даня вернётся и расскажет своими словами о нашей встрече.
– Соф… Что мне сделать-то? Я не пойму, – бормочет Верниковский.
– И не понимай… ты уже всё, что мог, сделал, – полушёпотом говорю то, что он и так знает, и мгновением позже скрываюсь в дверях лифта.
Выдохнуть – рвано и горестно – получается лишь когда оказываюсь в квартире. Опьянения – ноль. Рядом лишь такая же поломанная и истерзанная Руфи. Трётся об меня, когда сажусь на пол прямо возле двери. А я её к себе прижимаю с такой силой, что самой страшно.
Впрочем, страшно мне не только от этого. Страшно, что пока нет той грани, за которой может стать хоть отчасти легче.
Но с этим чувством мне, пожалуй, жить до конца моих дней.
– Софа!
Меня окликает Черенков, а внутри только одно желание – спрятаться. Скрыться от того, что, по сути, сама и инициировала. Кругом меня – аж три мужика, вот только ни один из них не настоящий. Не тот, который мой. Да и нужен ли мне он сейчас?
– Привет, – глухо и бесцветно выдыхаю, повернувшись к Андрею.
Он поджидает меня у двери в подъезд. Слишком знакомо и однообразно, да…
– Я поговорить хочу.
– О чём?
Закладываю руки в задние карманы джинсов, а Андрей на меня наступает. И мне вдруг становится очень страшно.
– О том, что мне муж твой морду расквасил? – усмехается Черенков. – Не думаешь, что за это мне хоть какой-то бонус положен?
Я удивлённо смотрю на мужчину напротив. А в голове только одно: «Сонь, ты вообще как с ним куда-то ездила и время вместе проводила? От безнадёги, что ли?».
– Ничего тебе за это не положено, Черенков. Тебя за хрен твой никто не хватал и на поводке не водил, – отрезаю, направляясь к двери в парадную.
Уже почти берусь за ручку, когда Андрей перехватывает мою руку. И мне окончательно становится не по себе. Он же ведь может сделать всё, что ему в голову взбредёт. А что будет после… Разве сейчас это важно?
– Молодой человек, вы бы так не делали.
Господи, спасибо! За то, что Саша – а это именно он – вдруг оказался рядом. За то, что пальцы Черенкова слабеют, и я могу выпростать руку из этого захвата.
– А я делаю… и делать буду. Ты бы шёл на хрен, дед, – цедит Андрей.
Всё, что происходит следом – вписывается в ограниченные единицы времени. Черенков шагает к Дарьялову, замахивается и… оказывается лежащим на земле.
Саша просто скрутил его за доли секунды и теперь стоит на его грудной клетке, уперев в ту колено. Рука Черенкова при этом вывернута назад, за спину.
– Ты в порядке? – спрашивает Дарьялов, и в его вопросе совсем не то, что днём раньше вкладывал в него Даня.
– Да… в полном, – отвечаю тихо, и Саша отпускает Черенкова.
