– Пожалуйста, налетайте!
И они принялись уплетать угощение так, что только за ушами трещало.
Альфред, Эмиль и маленькая Ида тоже сидели за столом. Но Ида съела всего несколько фрикаделек. Она всё думала, уж не новая ли это проделка Эмиля на самом деле. Она вдруг вспомнила: ой, и верно, ведь завтра утром к ним в Катхульт на третий день праздника приедут в гости родственники из Ингаторпа! А тут вся праздничная еда исчезала прямо на глазах! Она слышала, как за столом хрустели, грызли, причмокивали и глотали. Казалось, стая хищных зверей набросилась на миски, блюда и подносы. Маленькая Ида понимала, что так жадно едят лишь изголодавшиеся люди, но это всё равно было ужасно. Она дёрнула Эмиля за рукав и зашептала ему на ухо, чтобы никто не услышал:
– Ты уверен, что опять не напроказничал? Вспомни-ка, ведь завтра к нам приедут гости из Ингаторпа!
– Они и так толстые, хватит с них! – спокойно ответил Эмиль. – Куда лучше, если еда достанется тому, кому она и вправду нужна.
Но всё же он немного испугался, так как, судя по всему, к концу пиршества не останется и полпальта. То, чего гости не могли съесть, они распихивали по карманам и сумам, блюда и миски опустошались в мгновение ока.
– Ну вот, я слопал грудинку, – вымолвил Калле Лопата, дожёвывая последний кусочек.
– А я слопала селёдочный салат, – сказала Пройдоха Фия.
Они говорили «слопал», «слопала», и это значило, что они съели всё до крошки и что на блюде было пусто.
– Теперь мы слопали всё дочиста, – сказал в конце концов Придурок Никлас, и правдивее этих слов он никогда в жизни не произносил.
Вот почему это пиршество прославилось на долгие времена как «великое опустошение Катхульта», и о нём, к твоему сведению, долго не прекращались толки как в Лённеберге, так и в других приходах.
Лишь одно блюдо оставалось нетронутым – целиком запечённый молочный поросёнок. Он лежал на столе и печально глядел своими сахарными квадратиками вместо глаз.
– Чур меня, нечистая сила, упаси и помилуй! Поросёнок похож на крошечное привидение, – сказала Пройдоха Фия. – Я и прикоснуться к нему боюсь.
Ни разу в жизни не пришлось ей видеть запечённого целиком молочного поросёнка, да и другим беднякам тоже не выпадало такого случая. Поэтому-то и оробели они перед ним и даже не дотронулись до него.
– У вас случайно не осталось больше колбасы? – спросил Калле Лопата, когда все блюда были уже пусты.
И тогда Эмиль ответил, что на всём хуторе уцелела лишь одна колбаска, да и та насажена на колышек, который торчит из его волчьей ямы. Там она и останется как приманка для волка, которого он с нетерпением ждёт, поэтому ни Калле и никто другой её не получит.
Но тут Виберша всполошилась.
– Блаженная Амалия! – запричитала она. – Про неё-то мы совсем забыли!
Она растерянно поглядела по сторонам, и взгляд её остановился на поросёнке.
– Пусть уж он достанется Амалии, а? Хоть он и похож на привидение! Как скажешь, Эмиль?
– Ладно, пусть ей будет поросёнок, – со вздохом согласился Эмиль.
Тут бедняков так разморило от еды, что они не могли шевельнуться, а дотащиться до своей лачуги у них просто не хватило бы сил.
– А что, если взять дровни? – предложил Эмиль.
Сказано – сделано. На хуторе были дровни – длинные и вместительные сани. На них можно было увезти сколько угодно стариков и старушек, даже отяжелевших после такого угощения.
Наступил вечер, зажглись звёзды. В небе светила луна, а вокруг лежал пушистый, только что выпавший снег. Стояла мягкая зимняя погода – чудесная пора для катания на санках.
Эмиль и Альфред заботливо рассадили гостей на дровнях. Спереди восседала Виберша с поросёнком, затем по порядку все остальные, а сзади – Ида, Эмиль и Альфред.
– Эй, поехали! – скомандовал Эмиль.
Сани быстро заскользили по склону холма. Ветер свистел в ушах, и старички и старушки кричали от восторга – уже так давно они не катались на санках! Ой как они кричали! Лишь один поросёнок молча нёсся, как привидение, в лунной ночи на руках у старой бабки и таращил немигающие глаза.
Ну а старостиха, что делала она? Об этом ты сейчас узнаешь. Я хотела бы, чтобы ты её увидел, когда она возвращалась домой после прогулки за сырными лепёшками в Скорпхульт! Вот она в серой шерстяной шали, толстая и довольная, подходит к дому, достаёт ключ, вставляет его в замочную скважину и посмеивается при мысли, что сейчас увидит своих покорных и запуганных бедняков. В самом-то деле, должны же они наконец уразуметь, что хозяйка здесь она – одна над всеми!
Она поворачивает ключ, переступает порог и входит в сени… но почему такая тишина? Спят они, что ли, или сидят и смотрят хмуро исподлобья? Луна заглядывает в окно и освещает все углы дома, но почему же ни одной живой души не видно? Потому что в доме никого нет! Так-то, Командорша, нет там ни одной живой души!
Тут её пробирает дрожь, она вся дрожит как осиновый лист: ещё никогда в жизни ей не было так страшно. Как же они могли выбраться сквозь запертые двери? Никто, кроме ангелов Божьих… да, так оно и есть. Несчастная, обманом отняла она у них колбасу, пальты, табак, и теперь ангелы Божьи унесли их туда, где живётся лучше, чем в богадельне. Только её бросили одну в нищете и горе, ох-ох-ох! И Командорша завыла, как собака.
Но вдруг слышится слабый голос. Он доносится из постели, где под одеялом лежит жалкая маленькая старушка.
– Чего это ты воешь? – спрашивает Блаженная Амалия.
Тут Командорша мгновенно преображается! Мигом выпытывает она у Амалии всю правду! На это она горазда!
И потом вприпрыжку несётся в Катхульт. Она снова загонит домой своих стариков, чтоб всё было шито-крыто и никто в Лённеберге не болтал бы лишнего.
При свете луны Катхульт так красив! Она видит, как сверкают в кухне огоньки, будто там зажжено множество свечей. И вдруг ей становится стыдно, и она не решается войти в дом. Сперва она хочет заглянуть в окно и удостовериться, вправду ли там пируют её бедняки. Но для этого нужен ящик или другая подставка, чтобы забраться повыше. Старостиха идёт к столярной в надежде увидеть что-нибудь подходящее. И в самом деле, она видит… Но не ящик, а колбасу. Вот так находка! На чистом снегу, освещённый луной, стоит колышек, а на нём небольшая колбаска, начинённая картошкой. Правда, сейчас старостиха так сыта, что чуть не лопается. Она вволю наелась сырных лепёшек. Но вскоре ей снова захочется подкрепиться, и надо быть последней дурёхой, чтобы колбаска зря пропала на морозе, думает она.
