– Ешьте, ешьте, – угощала фру Петрель, – надеюсь, аппетит у вас хороший.
У неё самой никакого аппетита не было, и она не притронулась к киселю, зато болтала без умолку. Говорила она, ясное дело, об огромной комете, потому что в тот день все в Виммербю только о ней и толковали.
– Это ужасно! – воскликнула она. – Из-за какой-то кометы всё должно полететь в тартарары!
– Кто знает, может, этот кисель – последнее, что ешь в жизни, – сказала мама Эмиля, и папа Эмиля поспешно протянул тарелку фру Петрель.
– Налейте, пожалуйста, ещё, – попросил он. – Не ровён час…
Но прежде чем фру Петрель успела подлить ему киселя, случилось нечто невероятное. Послышался звон разбитого стекла, раздался крик, что-то с грохотом влетело через широкое окно, и по веранде пронёсся вихрь из осколков стекла и брызг черничного киселя.
– Комета! – закричала фру Петрель и без чувств рухнула на пол.
Нет, это была не комета, а всего-навсего Эмиль, который, словно пушечное ядро, влетел в окно и угодил головой в фарфоровую миску, откуда фонтаном брызнул кисель.
Что тут началось на веранде! Мама Эмиля голосила, папа орал, маленькая Ида плакала. Только фру Петрель была совершенно спокойна, так как лежала на полу в глубоком обмороке.
– Быстрее на кухню за холодной водой! – скомандовал папа Эмиля. – Надо намочить ей лоб!
Мама опрометью бросилась на кухню, а папа побежал следом – поторопить её. Эмиль осторожно вытащил голову из миски. Лицо у него стало синим-пресиним.
– И чего ты всегда так торопишься на обед?! – упрекнула брата маленькая Ида.
Эмиль ничего не ответил.
– Готтфрид прав, – вздохнул он. – На ходулях через забор не перелезть. Это уж точно.
Тут он увидел на полу несчастную фру Петрель, и ему стало жаль её.
– Что же это они так долго не несут воду? – пробурчал он. – Надо поторопиться.
Эмиль не долго раздумывал. Он быстрёхонько схватил миску с остатками черничного киселя и выплеснул их прямо в лицо фру Петрель. Хочешь – верь, хочешь – нет, это сразу помогло!
– Буль-буль… – Фру Петрель очнулась и мгновенно вскочила на ноги.
Вот как хорошо варить много черничного киселя, чтобы хватило и на случай беды!
– Я её уже вылечил, – похвастался Эмиль, когда мама и папа примчались наконец из кухни с водой.
Но папа сумрачно посмотрел на него и сказал:
– А я знаю, кто будет лечиться в столярке, как только мы вернёмся домой.
У фру Петрель всё ещё кружилась голова, и лицо у неё было такое же синее, как у Эмиля. Но мама Эмиля, умелая и проворная хозяйка, тотчас уложила её на диван и схватила щётку.
– Надо навести порядок, – сказала она и принялась орудовать щёткой: сначала она отмыла фру Петрель, потом Эмиля и напоследок пол на веранде. Вскоре нигде не осталось никаких следов черничного киселя, кроме маленького синего пятнышка за ухом Эмиля.
Потом мама вымела осколки стекла, а папа побежал к стекольщику за новым оконным стеклом, которое он мигом вставил вместо разбитого. Эмиль хотел было ему помочь, но отец даже близко не подпустил его к оконной раме.
– Отойди-ка отсюда! – прошипел он. – Сгинь с глаз моих и не возвращайся до самого отъезда!
Эмиль был не против того, чтобы сгинуть. Ему хотелось ещё немного поболтать с Готтфридом. Но от голода у него сосало под ложечкой. За весь день ему перепал лишь глоточек черничного киселя – разок он успел хлебнуть, когда нырнул в миску.
– Нет ли у тебя чего-нибудь пожевать? – спросил он Готтфрида, который по-прежнему торчал в бургомистровом саду возле забора.
– Жуй сколько хочешь, – ответил Готтфрид. – Моему папаше сегодня стукнуло пятьдесят, вечером у нас будет пир, и кладовки прямо ломятся от всякой всячины.
– Вот здорово! – обрадовался Эмиль. – Дай попробую, недосол у вас или пересол.
Готтфрид не мешкая отправился на бургомистрову кухню и вернулся с тарелкой, полной всякой вкуснятины – сосисок, котлет, пирожков. Готтфрид и Эмиль – даром что по разные стороны забора – мигом всё съели. Эмиль опять был всем доволен. Но его спокойствие длилось только до тех пор, пока Готтфрид не проговорился:
– А сегодня вечером у нас будет фейерверк, какого в Виммербю ещё не бывало.
За всю свою разнесчастную жизнь Эмиль не видел ни одного фейерверка, – жители Лённеберги не позволяли себе таких безумств. И теперь он очень огорчился: ведь ему не придётся увидеть великолепный фейерверк, потому что надо засветло отправляться обратно в Катхульт.
Эмиль вздохнул. Если пораскинуть мозгами, какой всё-таки неудачный этот ярмарочный день! Ни коня, ни фейерверка – одни беды да напасти, к тому же дома его ожидает столярка.
Эмиль мрачно попрощался с Готтфридом и пошёл разыскивать Альфреда, своего друга и утешителя во всех бедах.
Только где теперь найдёшь Альфреда на улицах, запруженных толпами крестьян, приехавших на ярмарку, да ещё вперемешку с горожанами из Виммербю? Отыскать Альфреда в этой толчее оказалось делом нелёгким. Эмиль затратил на поиски своего друга несколько часов и за это время успел немало напроказить. Но эти проделки не попали в синюю тетрадь, так как о них никто никогда не узнал… Альфреда он так и не нашёл.
В октябре темнеет рано. Скоро начнёт смеркаться, скоро кончится, навсегда канет в вечность этот ярмарочный день. Крестьяне уже собрались разъезжаться, да и горожанам из Виммербю, пожалуй, пора было по домам. Но напоследок всем хотелось ещё посмеяться, поболтать, покричать, пошуметь, и на улицах царило весёлое оживление. Ещё бы, ведь день-то необычный! И ярмарка, и день рождения бургомистра, и, кто знает, может, последний день жизни на Земле, если и в самом деле прилетит эта дымящаяся комета. Понятно, что все чувствовали себя не в своей тарелке, толпясь на улицах и не зная, чего ждать – радости или беды. Когда люди одновременно и боятся и радуются, то они утрачивают чувство меры. Поэтому сутолока на улицах не уменьшалась и веселье не стихало, а в домах царили тишина и покой: в них остались лишь кошки да дряхлые старушки, нянчившие внучат.
