На кухонной стойке дожидалась тарелка: несколько кусочков синтетического мяса, аэропоническая капуста и горка сублимированного картофельного пюре.
Салли поневоле улыбнулась, увидев, как аккуратно разложены продукты.
– Красота! – похвалила она и вернулась с тарелкой к столу.
– Это все он. – Тибс кивком указал на Харпера. – Наш капитан сегодня в ударе.
– Вижу-вижу. – Салли отправила в рот полную ложку пюре, затем подцепила капустный лист.
– Да ладно вам, – притворно засмущался Харпер – а может, и действительно засмущался, сложно сказать.
Он отложил планшет и громко, чтобы все в центрифуге услышали, спросил:
– Кто-нибудь хочет в картишки?
Впрочем, смотрел он только на Салли, зная наперед, что согласится она одна.
Тэл отказался, Тибс – тоже. Из-за шторы спальной ячейки Деви донеслось еле слышное «Нет, спасибо».
– А ты что скажешь, Салливан?
– Хорошо, давай через пару минут.
Голос Деви прозвучал так безжизненно, что Салли забеспокоилась. Она постучалась к подруге.
– Можно войти?
И, не дожидаясь ответа, проскользнула за штору. Деви лежала, крепко обхватив подушку и уткнувшись в нее носом.
– Заходи, – запоздало шепнула она.
– Чем сегодня занималась? – спросила Салли, усевшись на койку.
Деви молча пожала плечами.
– Ты что-нибудь ела?
– Угу. – И снова тишина.
Минуту спустя Деви вдруг попросила:
– Расскажи что-нибудь.
Салли немного подождала, но к просьбе ничего не прибавилось. «Расскажи что-нибудь», и все. Она легла на спину, закинув руки за голову, и задумалась, о чем бы таком рассказать. Для Деви годилось не все – о том, что касалось Земли, рассказывать, пожалуй, не стоило.
– Помнишь куст желтых томатов, который никогда не плодоносил? Сегодня я заметила, что он зацвел. Так что, может, не все потеряно. Тэл говорит, что мы скоро выйдем из пояса астероидов. Через пару недель или чуть позже.
Салли подняла ноги, уперлась ступнями в потолок и посмотрела на свои резиновые слипоны – такая пара была у каждого члена экипажа. С этого ракурса они смотрелись необычно, словно копытца какого-нибудь пришельца. Опустив ноги на койку, Салли продолжила:
– Зонды на лунах Юпитера все еще передают сигнал, причем данных поступает так много, что порой страшно приниматься за работу. Трудно за всем уследить.
Она замолкла, внезапно испугавшись, что разговор свернул не туда, однако Деви по-прежнему молчала.
Салли решила сменить тему.
– Я сегодня наткнулась на Иванова, когда он выходил из уборной, – сказала она, заговорщически понизив голос. – Я в буквальном смысле на него налетела. Он на меня рявкнул, будто это я виновата, что у нас на корабле так тесно. Он, наверное, был бы рад остаться тут один-одинешенек – срывал бы злость на каменюках в лаборатории.
Сработало: Деви хотя бы повернула голову и даже улыбнулась краешком рта.
– На свои каменюки он не злится, – прошептала она.
Подруги тихо хихикнули. Но улыбка лишь на мгновение задержалась у Деви на губах, а потом увяла.
– Думаю, Иванов такой сердитый, потому что проще быть злым, чем признать свой страх. – Деви замолкла и крепче прижала подушку к груди. – Прости, я очень устала. Спасибо, что заглянула.
– Дай знать, если что-то понадобится, – сказала Салли и выскользнула в коридор.
Харпер ждал за столом, тасуя карты, с листком для подсчета очков наготове.
– Начнем?
– Ага. Ух, кому-то сейчас не поздоровится – угадай, кому?
Шутка вышла натужной. Салли все еще переживала за Деви. Оставшийся на тарелке ужин, который и так был еле теплым, совсем остыл. Салли не сильно расстроилась и, отправив в рот сочный капустный лист, вытерла с губ брызги оливкового масла.
Играли, как обычно, в рамми. Первый раунд остался за Салли, второй – тоже. Через час Тибс отправился спать, пожелав коллегам спокойной ночи. Харпер снова раздал карты, и когда он выложил пикового туза, Салли вдруг вспомнила, как в детстве научилась раскладывать пасьянс.
Серебристый интерьер корабля на мгновение растаял, и она увидела научную станцию на просторах пустыни Мохаве. Изящные, с заостренными ноготками пальцы матери быстро раскладывали карты по столешнице «под натуральное дерево».
Однажды – Салли тогда было восемь лет – мать решила научить ее раскладывать пасьянс «Солитер». Они вдвоем жили в домике посреди пустыни. Мать работала на Сеть дальней космической связи НАСА, долгими часами трудясь на станции в Голдстоуне. В тот день на улице стояла нестерпимая жара, а Джин – Салли называла маму по имени – готовилась все утро провести на совещаниях. Ей не с кем было оставить маленькую дочку, и некого попросить отвезти ее домой, поэтому Джин одолжила у одного из практикантов колоду карт. В перерыве мать отвела Салли в свой кабинет – по сути, небольшую каморку – и показала, как раскладывать пасьянс. Притворяясь, что внимательно слушает, Салли рассеянно вертела в руках мамин бейджик с надписью «доктор Джин Салливан».
– Кладешь карты черных мастей на красные, а красные – на черные, строго в порядке старшинства, пока не соберешь четыре комплекта карт, начиная с тузов. Все понятно, медвежонок?
Вообще-то, Салли знала, что делать: этот пасьянс ей уже показывала няня. Но когда Джин предложила объяснить правила, девочка энергично закивала. Ведь это означало пять лишних минут, проведенных с матерью. Салли не боялась оставаться одна в кабинете – она успела к нему привыкнуть. Просто чем ближе к матери, тем лучше. Они всегда были только вдвоем, и девочке это нравилось. Ее не беспокоило, что с ними нет отца: другой жизни она не знала.
Харпер взял со стола карты, и Салли наконец сосредоточилась на комбинации, которая уже была у нее на руках: червовые девятка, десятка и валет. Она положила их веером на стол, взяла карты из колоды, затем покрыла выложенный Харпером туз черной масти своими тремя картами. Салли посмотрела поверх карт и встретилась взглядом с Харпером. На его лице проступили глубокие морщинки, и она попыталась разгадать их, словно шифр. Три изогнутых тире над бровями, пара скобочек у рта и полдюжины дефисов, лучами разбегавшихся у глаз. Одну из русых бровей рассекал тонкий шрам, еще один виднелся за щетиной на подбородке.
– О чем задумалась? – внезапно произнес Харпер.
Вопрос застал ее врасплох и показался очень личным. Так мог бы спросить любимый человек. Салли почувствовала себя беззащитной и, моргнув, ощутила внезапную влагу на ресницах – слезы, которые она не хотела никому показывать. Чтобы голос ее не выдал, она подождала, пока отпустит комок в горле.
– Мне вспомнился Голдстоун. В детстве я там жила, неподалеку от научной станции. Мама работала в Центре по обработке радиосигналов.
