Айрис влюбилась во фруктовые смеси, смаковала каждую вишенку в сиропе, довольно жмурясь и улыбаясь уголками рта. А Августина впечатлили ингредиенты для выпечки. Наконец-то у него появилась возможность готовить свежую, с пылу с жару, еду. Сперва он попробовал состряпать кекс, затем – пшеничные лепешки с изюмом и шоколадом, потом научился печь хлеб. Пищевой соды, как и муки, было полным полно – столько не съесть и десятку людей за десяток лет. Вдоволь нашлось и специй: лукового и чесночного порошка, красного и черного перца, корицы, мускатного ореха, карри, поваренной соли.
Августин много готовил лишь в детстве, с матерью, но сейчас все прелести процесса быстро вспомнились, заиграли новыми красками. Мать частенько затевала пир горой, а потом бросала начатое, отвлекаясь на что-то другое и оставляя сына разбираться с хаосом на кухне. Августин уже и забыл, что неплохо доделывал за матерью сложные блюда. Более того, он забыл, как ему это нравилось. Чувство было непривычным. Он давно уже ничем не увлекался по-настоящему.
Дни становились длиннее, а снег потихоньку исчезал. На окрестных холмах – тех, что пониже, – проклюнулась трава. Затем группками распустились первоцветы, разукрасив склоны, еще покрытые остатками снега. День весеннего равноденствия давно миновал, приближалось летнее солнцестояние, а с ним рука об руку – белые ночи.
Августин никогда не жил в Арктике в теплое время года; он всегда улетал на юг, как только наступало лето, и начинали курсировать грузовые самолеты. Звезды исчезали с неба на целый сезон, лишая его работы и всяких причин оставаться. И только сейчас он понял, как много тогда терял.
Пять лет назад он прибыл в обсерваторию Барбо – пожилой ученый на закате своей карьеры. Он искал покоя, хотел привести дела в порядок. Суровый климат манил – арктический пейзаж как нельзя лучше отражал душевное состояние Августина. Он мог бы попытаться спасти то, что осталось, – а вместо этого сбежал на остров у Северного полюса. Сдался. Всю жизнь, где бы он ни находился, его преследовали невзгоды. Не удивительно. Заслужил.
Августин смотрел, как Айрис носится по берегу, прыгая через камни, и его охватило странное чувство – радостное, но в то же время печальное. Он никогда еще не был так счастлив и одновременно так удручен. Это чувство напомнило ему о Сокорро.
Годы, проведенные в Нью-Мексико, запомнились ярче и острее всего. Только теперь, много лет спустя, ему наконец стало ясно, что в Сокорро он упустил самую лучшую возможность прожить жизнь, похожую на нынешнюю: сидеть у кромки озера, вдыхать ароматы весны, наблюдать за маленькой девочкой, чувствуя себя благодарным и довольным, чувствуя себя живым.
Однажды женщина по имени Джин вырвала его из мира спокойных размышлений и бросила в жаркое пламя чувств. Он не мог просто за ней наблюдать, он хотел был замеченным, хотел обладать ею. Она стала для него чем-то большим, чем очередной подопытной или числом, занесенным в статистику. Джин лишала его покоя, сбивала с толку. Он любил ее – конечно, любил. Теперь он мог честно себе в этом признаться.
Когда она забеременела, ей было двадцать шесть лет, а ему – тридцать семь. Что было у него за плечами? Родительский пример да собственные безжалостные эксперименты. Он боялся влюбляться, поэтому сказал, что не хочет быть отцом – никогда. Джин не заплакала – он это запомнил, потому что ждал от нее слез. Она лишь молча посмотрела на него большими грустными глазами. «Жизнь тебя поломала, – сказала она. – Как жаль». Она была права.
Августин нашел вакансию в Чили, в пустыне Атакама, где уже однажды работал, и как можно быстрее уехал из Нью-Мексико. Он постарался забыть о Джин. Прошло несколько лет, прежде чем он позволил себе думать о ней вновь – о том, как могла бы сложиться судьба и о том, что уже свершилось. О ребенке с его генами, который, возможно, унаследовал цвет его глаз, форму губ или носа, но который рос без отца. Августин пытался прогнать эти мысли из головы, однако они возвращались. В конце концов он все-таки позвонил в Сокорро… Узнать удалось немного. Джин покинула Нью-Мексико вскоре после того, как уехал он, но продолжала общаться кое с кем из бывших коллег. Они-то и рассказали, что одним ноябрьским днем где-то в Южной Калифорнии у нее родилась девочка.
Августин выяснил, где работала Джин. Долгие месяцы он носил бумажку с адресом в кошельке, рядом с водительскими правами. Дождавшись дня рождения дочери, он прислал ей в подарок самый дорогой любительский телескоп, на который хватило денег. В ответ – ни весточки, ни домашнего адреса. Джин не могла не догадаться, от кого подарок. Ей предстояло решить, рассказать ли об этом ребенку. Августин усомнился, что дочка о нем знает. Возможно, Джин солгала, что он умер, пропал во вражеском плену, годами бороздил моря. А может, поведала правду и сказала… что именно? Что он не хотел ребенка? Что не любил ни мать, ни будущее дитя?
Августин продолжил отправлять подарки. Никаких открыток – лишь ежегодные ценные подношения носительнице его генов. Время от времени он отправлял Джин чеки. Он знал, что она их обналичивает, но в ответ ничего не приходило. Лишь однажды она прислала простой белый конверт с фотографией внутри. Она отправила его в обсерваторию в Пуэрто-Рико, когда Августин уже перебрался на Гавайи, поэтому письмо пришло с опозданием в несколько месяцев. Девочка была похожа на мать. Наверное, к лучшему.
Следующий подарок, который Августин выслал в Калифорнию, вернулся с пометкой «недействительный адрес». С тех пор Джин не объявлялась. Августин в какой-то мере был даже рад. Каждый раз, отправляя подарок, он расписывался в своей неспособности дать дочери больше. Он оставался безликим адресом на конверте.
Страстная увлеченность, с которой начинался его карьерный взлет, уступила место одержимости. Он долгие годы чувствовал, что обречен на одиночество, и наконец смирился.
* * *
На земле неподалеку от лагеря начали вить гнездо две полярные крачки. Видимо, птицы решили, что все озеро принадлежит им, и когда Августин пытался подойти ближе, на него нападали две серо-белые пернатые бомбочки. Мелькая красными лапками и клювами, громко крича, они что было мочи хлестали его крыльями. К Айрис птицы относились не столь враждебно, а вот Августину доставалось. Его не раз клевали прямо в темечко, и в конце концов он раздобыл себе щит – нашел у палаток квадратный лист фанеры. Расклад изменился не в пользу птиц, и после нескольких стычек они сменили гнев на милость, позволив человеку приблизиться к гнезду. Сперва Августин удивился, как легко они сдались, потом решил, что птицам, проводившим всю жизнь в перелетах между Арктикой и Антарктикой, не слишком свойственно геройствовать. Строительство гнезда продвигалось очень бодро. Оставалось только гадать, как много повидали птицы во время своих путешествий и откуда у них брались силы, чтобы из года в год проделывать один и тот же путь. Августин поражался упорству этих небольших созданий, растивших потомство на краю света.
Одна из крачек повернула голову и уставилась на человека черной бусинкой глаза.
– Ты знаешь то, чего не знаю я? – спросил ее Августин.
Птица взъерошила клювом перья и отпрыгнула подальше.
