— А, это ты.
Не обратив на нее внимания, Саймон прошел на кухню. Там никого не было. Прошел в спальню — там тоже никого. Вот и хорошо, Саймон подкараулит убийцу.
И тут он увидел снимки — они висели на стене. Саймон приблизился и наклонился к ним над знакомой кроватью. Пересчитал. Девять. Снимков было девять, и лицо на первом из них казалось поразительно знакомым. А присмотревшись, Саймон понял, что это его снимок.
Вошла Присцилла и спросила:
— Саймон, что на тебя нашло?.. — Проследив за его взглядом, сказала: — О, ты увидел… Я ведь не для тебя их тут повесила.
— Это все твои любовники, верно? — спросил он в ответ.
— Нет, не то чтобы… не считая первого, тебя. Остальные — просто мужчины, которые цепляли меня на улице и уводили к себе. Я никого из них потом не видела. Знаешь, одного было бы мало. — Она почти нежно коснулась его лица. — Бедный Саймон, тебя-то я не хотела обидеть.
Мускулы лица свело, во лбу родилась пульсирующая боль.
— А кого ты хотела обидеть?
— Попробую объяснить, ты, главное, послушай, — со вздохом ответила она. — Когда-то я жила на Европе, и вот однажды к нам прилетел незнакомец. Он привез труп старика, которого принял за моего деда. На Европе живется очень плохо, а когда людям отчаянно плохо, утешение они находят лишь в одном — используют тех, кому еще хуже. Привести европианке труп старика — это как подарить но-воземлянке коробку конфет. Она не откажется, даже если подарок предназначен не ей. Не позволят родители, не позволят односельчане. Нет, она примет дар, а если она к тому же человек, то найдет в своем сердце тепло для того, кто ее одарил. Мне же не пришлось стараться, потому как я… с первого взгляда влюбилась в того мужчину. Да так сильно, что боялась заговорить в его присутствии, лишь бы не выдать себя.
Саймон Питерс снова посмотрел на ряд снимков.
— Продолжай, — велел он надтреснутым голосом.
— О да, снимки. Другие… мужчины.
В глазах Присциллы ярко полыхал золотой огонь. Огонь любви, который он прежде считал огнем ненависти.
— Тот мужчина хвастал, как много женщин у него было, — сказала Присцилла, — и вот я решила похвастаться мужчинами, которые были у меня. Теперь мы квиты. Пять лет я ждала, готовилась к его возвращению. И вот он снова бежал, на сей раз — чтобы зализать раны. Но он вернется, не сможет не вернуться, потому что любит меня так же сильно, как и я его. Знаешь ли, Саймон, каково это — любить человека до боли? Так я люблю этого мужчину. А знаешь ли ты, каково это — любить, но быть не в силах отдаться чувству, ибо наказание еще не свершилось? Каково это — поклоняться самой земле, по которой ходит любимый, и знать, что земля эта для тебя заказана? Знаешь, Саймон? Знаешь?
Он далеко не сразу осознал, что его руки сдавили ее стройную шею, что его пальцы яростно впиваются в ее нежную плоть, а когда он разжал хватку, Присцилла упала на пол, и ее невидящий взор уставился в потолок. На ум пришел один образ: резиновая кукла.
Снова бары, где подают стонг. Зайдя в Рыбный переулок, Саймон заглянул в первый попавшийся, сел за стойку и заказал напиток. Попросил барменшу не уносить бутылку. Почти так же все было в прошлый раз. Только сегодня бар не превратился в храм Артемиды. Он обернулся длинным коридором без дверей, стены которого алели от крови, а в конце на обсидиановом пьедестале восседал идол. Саймон медленно, то и дело запинаясь, пошел по коридору навстречу истукану. Его волосы золотистого оттенка оказались на поверку крохотными металлическими змейками. Черное платье он задрал выше колен, а чепец сдвинул за затылок. В открытый вырез лифа вывалилась мраморная грудь. На алтаре перед троном свершили жертвоприношение, и вот она, этот идол, что-то выковыривала из лица жертвы. Жертвой оказался Кристофер Старк, и она стремилась лишить его глаза.
Саймон Питерс швырнул в нее бутылку и рухнул без сознания на пол.
Очнулся он в темном переулке. Пахло канализационным газом. Бумажник пропал — вместе с гипнопистолетом и часами. В голове пульсировала боль. Полежав еще немного, Саймон встал на ноги и вышел на улицу. Попытался вдохнуть глубже, и в груди забулькало. Ноги едва держали. Брюки отчего-то сделались велики, и он постоянно наступал на штанины. Минула вечность, прежде чем он наконец достиг городских шлюзов, и еще одна — прежде чем он наконец оказался на борту кеча.
Не медля ни минуты, он стартовал и настроил компенсатор пространственно-временного нексуса на конечную точку своего путешествия. Если немножечко повезет, то он еще утрет нос времени. Если чуточку повезет, то он, изменив один-единственный момент, перекроит всю свою жизнь. «Уйди! — скажет он Кристоферу Старку. — Закидывай невод в других водах, где безопаснее!» Однако сейчас он устал, сейчас ему нужен сон.
Пройдя в маленькую каюту, Саймон рухнул на койку. Проснулся, когда кеч задрожал, сбрасывая транссветовую скорость.
— Присцилла, — пробормотал он, не открывая глаз, и потянулся к ее возлюбленному телу. Однако пальцы сомкнулись на скомканных простынях, и только сейчас внезапно снизошло осознание: Присцилла мертва, и это он убил ее. Саймона пронзила невыносимая боль. Он вскочил и принялся рыться в своих пожитках, ища некий знак, некий символ, который подтвердил бы, что она еще жива; он искал некий след ее, который отогнал бы тень смерти в темный угол. И наконец нашел — маленькая гипнокамера, в которой все еще осталась непроявленная пленка. Возбужденный, словно маленький мальчик, он достал набор для проявления и печати, как маленький ребенок уселся с ним посреди каюты и принялся играть. Фотография получилась идеальная. Присцилла на ней была такая красивая, что захотелось плакать. Саймон расцеловал ее изображение, а после написал на изнанке снимка имя и адрес: «Присцилла Петрова. Европа, Мильтония».
Внезапно раздался сигнал, и Саймон, спрятав фотографию в карман, побежал в рубку, проверить, в чем дело.
Сработал поплавок: к катамарану приближался косяк рыб. Пора было надевать скафандр. Скорректировав курс и задав скорость чуть ниже средней скорости метеора, Саймон поспешил в трюм. Откуда эта слабость? Руки и ноги отчего-то сделались тощими. Кисти атрофировались и напоминали сморщенные когти. Из густеющего леса памяти пробилась мысль и пронеслась по туманной опушке разума: «.. ускорится клеточный распад, к которому присовокупится быстрый синаптический износ…» Саймон мотнул головой. Бессмыслица какая-то. Из шкафа он достал один из скафандров и кое-как залез в него. Куда же подевалась сеть? Неважно, он и без нее ухватит рыбешку.
— Ради тебя, Присцилла, — прошептал он. — Ради тебя, — повторил и, открыв люк, шагнул за борт.
У кеча нет внешней палубы, и ботинки у скафандра не снабжены магнитами. Кеч — не катамаран, никогда им не был и никогда не станет.
И так Саймон Питерс, он же Кристофер Старк, в порыве импульсивности вылетел за пределы гравитационного поля корабля навстречу архипелагу Альфы Центавра, где, по наивности, надеялся распустить один-единственный стежок во вселенском полотне времени. И пока он падал, Смерть протянула руку и коснулась его.
