Однажды вечером, читая в вольтеровском кресле, Элизабет почувствовала: что-то не так. Что-то в доме (не считая письменного стола, электричества и телефона на шерато-новском бюро) не совсем вписывалось в воссозданную ею атмосферу эпохи «Нельсон-Нора». Она внимательно осмотрелась по сторонам, надолго задержала взгляд в темном углу, затем снова опустила глаза на книгу, которая лежала у нее на коленях. Книга называлась «Громы мелодии. Новые стихотворения Эмили Дикинсон». Безусловно, стихи Эмили Дикинсон принадлежали миру Нельсона и Норы. Да, но именно этот сборник датировался тысяча девятьсот сорок пятым, в сорок пятом эти стихи были опубликованы впервые. То есть, миру Нельсона и Норы они не принадлежат. Значит, от них надо избавиться.
Как и от других книг, на дату издания которых Элизабет прежде не обращала внимания. Их было около десяти. Одну за другой она бросала книги в камин. «Громы мелодии» оставила напоследок. Слеза скатилась у нее по щеке, когда она безжалостно отдала драгоценный томик на расправу огню. Обложка потемнела, скукожилась; страницы стали красными, потом почернели. Хлопья пепла взлетели, как маленькие серые призраки, и устремились вверх, в дымоход.
Внезапно весь дом вздрогнул, и комната наполнилась теплым свечением. Свет исходил от старомодных ламп с абажурами, отделанными кистями, от люстры из картона с нарисованными на нем свечами и лампочками в форме пламени. Пустоты заполнились мебелью, возникшей из ниоткуда — мебелью Нельсона и Норы вперемежку с мебелью Теодора и Анны, и все это прекрасно гармонировало с лампами и люстрой. Унылые коричневые стены нарядились в цветастые обои, потускневшее дерево засияло. На мохеровом диване, которого мгновение назад не было, сидел молодой мужчина и читал газету. В комнату вошла женщина чуть старше его, она несла поднос с небольшим чайничком и двумя изящными чашками. Пара была одета в одежду, которая была в моде после Первой мировой войны. Элизабет замерла. Молодой мужчина — это же ее дед, а женщина — бабушка! Это Нельсон и Нора, и они счастливы в доме, который теперь принадлежит им, который они только что с большим вкусом обставили новой мебелью, сохранив при этом и наследие прошлого.
Иллюзия — если это была иллюзия — исчезла. Свет потускнел, а потом и вовсе угас. «Новая» мебель превратилась в пустоту, стены снова стали уныло-коричневыми, дерево утратило свой блеск. Нельсон и Нора растворились в воздухе. Видение длилось всего минуту, и эта минута прошла.
Элизабет оглядела стены и увидела, что электрических светильников больше нет. И у часов на каминной полке пропали стрелки.
Она зажгла свечку и прошлась по комнатам первого этажа. Стрелок не стало везде, а некоторые часы — новые, которые она не заметила и не успела отнести в гараж — исчезли. Исчезли и шкафы, которые Байрон поставил, когда обновлял кухню. Исчез линолеум на кухонном полу. Элизабет поднялась наверх и не обнаружила своего письменного стола, в ящике которого хранила все свои стихотворения.
По крайней мере, ее кровать была на месте. Простыни, одеяла и подушки тоже никуда не делись. Понятно, что кровать из до-Дикенсоновских времен в любом случае не исчезла бы, но белье и подушки были относительно новые. Возможно, происходящее с домом затрагивает только значимые предметы? Перепуганная, с колотящимся сердцем Элизабет разделась, забралась под одеяло, задула свечу и закрыла глаза. Лежа в темноте, она старалась себя успокоить. Слишком долго она прожила в одиночестве — в этом все дело. Она позволила одержимости прошлым взять верх над здравым смыслом. Конечно, утром к ней вернется разум, и все придет в норму.
Но утро не наступило.
Она проснулась в кромешной тьме, и вначале не могла поверить своим глазам, ведь она проспала самое меньшее восемь часов. Зажгла свечу, встала, подошла к окну. Чернота лежала перед ней, сплошная чернота, без единого просвета, без малейшего проблеска.
Стоя возле оконной рамы, она вдруг осознала, что в доме очень холодно. Неужели электрокотел перестал работать? Надев голубой халат, она поспешила вниз. Гостиная была, как холодильник, кухня — как морозильная камера. Освещая дорогу свечой, Элизабет спустилась в подвал. Электрокотел исчез так же, как и водопроводные трубы и электропроводка.
Ну что ж, по крайней мере чайник у нее полон воды.
Она дрожала, отчасти от страха, но больше от холода. Вернувшись в кухню, затопила дровяную печь. Когда та разогрелась, отправилась в гостиную и разожгла камин. Стало теплее, и она немного успокоилась. Вспомнила, что на улице лежит снег, нашла на кухне кастрюлю и вышла на заднее крыльцо. Но свет свечи внезапно сжался в маленькую бледную полусферу, и Элизабет поняла, что видит вокруг себя не больше, чем на полметра. Холод стоял невыносимый, темнота пугала. Вдруг пришла страшная мысль: дом уже не стоит на земле, и если сделать шаг с крыльца, это будет шаг в пропасть. Содрогнувшись, она вернулась в кухню и плотно закрыла за собой дверь.
«А как же быть с дровами, — подумала она. — Если я не смогу попасть в гараж, откуда взять дрова? Как поддерживать огонь?»
Ответ был единственный — жечь мебель.
Надо сказать, реакция Элизабет на происходящее отличалась от реакции нормального человека. Она очень много времени провела в одиночестве, и потому сразу не подумала о том, что катастрофа, случившаяся с ней, могла случиться и с другими, и даже со всем миром. Когда эта мысль, наконец, пришла ей в голову, она поспешила в гостиную, впервые за долгое время желая услышать человеческий голос. Однако желание не могло осуществиться. На шерато-новском бюро не осталось ни пылинки, напоминающей о том, что там когда-то стоял телефонный аппарат.
Элизабет стояла неподвижно, изо всех сил сжимая кулаки.
— Нет, я не буду кричать, — сказала она. — Не буду. Нет.
Может быть, где-то в недрах дома сохранился радиоприемник, от которого она не успела избавиться? Может, его батарейки сохранили хотя бы немного заряда для того, чтобы поймать ближайшую станцию? Эта мысль подарила надежду, правда, совсем ненадолго. Она прекрасно знала: если приемник и был, то исчез, как телефонный аппарат и все, что несовместимо с эпохой Нельсона и Норы. Кроме того, даже если бы он каким-то чудом сохранился вместе с заряженными батарейками, то от этого все равно не было бы никакого толка: радиоволны вряд ли способны проникать туда, куда не проходит свет.
Проникать? Но сквозь что? Она нахмурилась, пытаясь во всем разобраться. Возможно, на уровне подсознания она понимает, что произошло, но подсознание не хочет мириться с неприятными фактами?
Элизабет закрыла глаза и постаралась представить себе ситуацию в виде образа.
Вначале она не увидела ничего. Потом постепенно перед внутренним взором возникла река. Широкая река, чьи воды неспешно текли меж размытых берегов. Посредине реки возвышалась скала. Камень был влажный, значит, совсем недавно его скрывала вода, но сейчас ее уровень опустился. Элизабет ждала еще каких-то деталей, но картинка не изменилась. Подождав еще некоторое время, она открыла глаза, так ни в чем и не разобравшись.
Огонь затухал, она подбросила еще поленьев. Вспомнила, что так и не позавтракала, пошла на кухню и сварила немного кофе. Подняла одну из решеток древней дровяной печи и пожарила кусок хлеба прямо на открытом огне. Еды у нее хватит, чтобы продержаться неделю — может быть, две, если расходовать запасы очень экономно. И еще у нее есть пакетов двадцать фруктового сока, им она будет утолять жажду, раз нет воды. Правда, на соке не сваришь кофе, но без кофе она обойдется. «Почему я сейчас думаю о таких глупостях? — спросила она себя. — Как будто еще важно, жива я или нет».
