Позже она нашла в подвале старый топор, принесла его наверх и начала рубить мебель на дрова, как обычно сохраняя то, что старше. Точно так же она поступила с книгами — на растопку пустила издания, которые, как и отправившаяся в топку мебель, принадлежали эпохе Нельсона и Норы. Взяв в руки томик Эмили Дикинсон «Дальнейшие стихи», она на секунду замешкалась, но потом решительно положила книгу на стопку других, подготовленных для сожжения.
Она посмотрела на вольтеровское кресло и табуретку для ног. Нет, их она никогда не сожжет. Так же, как и свою кровать. Эти три предмета, вместе с часами без стрелок на каминной полке и дровяной печью на кухне, — самые старые в доме. По сути, они и есть дом.
Аккуратно сложив книги и порубленную на куски мебели возле камина, Элизабет приготовила скудный ужин. Потом села у огня с «Сонетами» Элизабет Баррет Браунинг. Всю, условно говоря, ночь она провела в вольтеровском кресле, греясь у камина, в который то и дело подбрасывала книги и дерево, и кутая ноги в желтый плед. Холод не отступал, но и не усиливался. Ветра не было, хотя, даже если бы он дул, она бы его не услышала: все звуки заглушал гул огня в камине. Потом она решила, что наступило утро, пошла на кухню и приготовила завтрак. В следующие три «дневных периода», как она решила их называть, она разломала всю оставшуюся мебель эпохи Нельсона и Норы, и сожгла вместе с книгами той же эпохи. С огромным сожалением она отправляла в камин последние томики. Ей казалось, что она разрушает не просто целую эпоху, но целую жизнь, целый образ жизни, и это разрушение было еще более ужасным из-за того, что последней она бросила в огонь книгу Эмили Дикинсон «Одинокий пес».
Она смотрела, как скручивается обложка, как чернеют страницы. «Слова, слова, — подумала она. — Твоя жизнь, Эмили, как и моя, это одни слова, слова, слова — слова, написанные в наших одиноких комнатах, в тайне, в тишине и душевных муках. А за окнами поют птицы, и влюбленные, взявшись за руки, гуляют по аллеям. О Мэтт, Мэтт, слов недостаточно, чтобы наполнить существование смыслом, слова питают душу, но сердце остается голодным; узоры, которые мы создаем из слов, это всего лишь узоры, ничего больше. Бессмысленные узоры, жизнь, которая осыпается, как осенние листья, и падает на запыленные колени смерти».
Страницы съежились, превратились в пепел, обложка рассыпалась в прах. Пламя потухло, в комнате стало темно. Дом Дикенсонов внезапно снова содрогнулся, и все вокруг озарилось светом газовых светильников. Викторианский столик с мраморной столешницей материализовался у пустой стены, на нем сияли свечи в готическом канделябре. В дальнем углу гостиной возник знакомый клавесин. Плетеные ковры с яркими узорами как по волшебству расстелились на голом полу. Под чистым свежевыкрашенным потолком засияла огнями роскошная люстра, стены и дерево посветлели, викторианская софа из розового дерева раскинулась посреди прежде пустого пространства. Молодая женщина, одетая по моде девяностых годов девятнадцатого века, сидела на софе и вязала крючком в свете лампы со стеклянным абажуром. С кухни неслись божественные ароматы, и где-то в доме музыкальная шкатулка играла «Колыбельную» Брамса.
Видение было мимолетным, как и в первый раз, — как будто пролистываешь книгу, и перед тобой на мгновение возникает картинка. Но вот книга захлопнулась, и комната снова стала такой, как прежде: полной теней, темной, освещенной лишь слабым светом догорающих углей, необитаемой — не считая сидящей в вольтеровском кресле старой женщины, которая, несмотря на слабое зрение, сумела среди пролистываемых страниц времени увидеть собственную прабабушку.
Сквозь полусон Элизабет почувствовала, что в комнату снова прокрался холод. Значит, пришло время ломать оставшуюся мебель и жечь книги.
Она расколола мебель — всю, кроме вольтеровского кресла, табуретки для ног и кровати, — и сложила деревяшки возле камина вместе с книгами, сохранив только «Сонеты» Элизабет Баррет Браунинг. Потом завела часы на каминной полке, надеясь услышать их ритмичный ход. «Тик-так, тик-так», — заговорили часы, отсчитывая несуществующее время.
Третье и последнее видение явилось спустя два «дневных периода». Камин еще пылал, но скормить ему было нечего, кроме остатков чиппендейловского комода. Дом дрогнул, но на этот раз его не заливало ярким светом, просто тени побледнели, и в комнату тихо вступили сумерки. Элизабет подошла к входной двери, открыла ее и выглянула на улицу.
Смеркалось, но света хватило, чтобы оглядеться вокруг. На земле лежал снег, но не тот, что раньше. Земля стала какой-то другой. Деревья изменились, и заросли кустарника исчезли. И улица была уже не улица, а проселочная дорога, на другой стороне которой росли высокие липы. Неподалеку виднелись небольшие деревенские домики, Элизабет слышала звон колокольчиков, какие вешают на шею коровам.
И в этот момент она поняла, кто она, кем она все время была.
«Я умерла прежде, чем родилась, — подумала она. — Прежде, чем увидеть свет дня, я вдохнула воздух ночи. Мое солнце зашло до того, как я впервые открыла глаза. И это я, только я одна виновата в том, что время сыграло со мной такую шутку».
Она вошла в Дом Смерти и закрыла за собой дверь. Внимательно прислушалась к тишине и, наконец, с глубокой радостью различила хлопанье крыльев.
Что есть дом, в котором жило несколько поколений? Это сумма живших в нем поколений, а она, в свою очередь, складывается из тех вещей, которые оставило после себя каждое поколение. Возьмем число восемь и предположим, что оно появилось путем таких вычислений: 2+2=4; 4+2=6; 6+2=8. В Доме Дикенсонов было время Теодора, время Нельсона и время Байрона. А прежде всех них было время старой женщины в вольтеровском кресле. Пусть ее время равняется двум, время Теодора — четырем, время Нельсона — шести, а время Байрона — восьми. А теперь давайте представим себе дерево. Ствол состоит из колец, и по их количеству можно судить о возрасте дерева. Теоретически, если убирать годовые кольца одно за другим, дерево должно постепенно становиться все моложе и моложе. В случае с деревом это невозможно. Но дом — не дерево. «Годовые кольца» такого дома — вещи, оставленные жившими в нем людьми: кресла, диваны, столы, часы, книги. Эти «кольца» можно убрать, наверное, не полностью, но по крайней мере так, чтобы «кольцо» потеряло принадлежность к тому или иному временному периоду. И, если дом обставлялся строго по периодам, то, убирая «кольца», можно обмануть законы времени.
А теперь пойдем от восьмерки назад. 8–2=6; 6–2=4; 4–2=2. Подумайте: что связывает с настоящим временем такую сложную структуру, как дом, где жило несколько поколений одной семьи? Конечно, присутствие вещей, принадлежащих настоящему времени. И присутствие людей, живущих в настоящем. Заброшенный и необитаемый дом, в конечном счете, приобретает репутацию «дома с привидениями». Соседей это тревожит, город ищет возможность быстрее избавиться от такой достопримечательности. Таким образом, люди вступают во взаимодействие с силами времени, которые тоже не особо благоволят заброшенным домам. Дело в том, что о существовании таких домов очень легко забыть, и дурную славу о них распространяют специально для того, чтобы привлечь к ним внимание. Такой дом действительно преследуют призраки, но не из прошлого, а из будущего — могущественные крылатые приспешники сил времени.
