Уверенность, радость, покой
Оставшись в одиночестве в душевной тьме, Блез снова обратился к Библии – к семнадцатой главе Евангелия от Иоанна, где Иисус готовится принести Себя в жертву на Кресте. И внезапно его охватило пламя – как он писал о том в своей памятной записке: «Уверенность, уверенность, любовь, радость, покой».
Новая вера Паскаля словно магнитом повлекла его в Пор-Рояль. Ближе к концу 1654 года он присоединился к сестре, Жаклин, и вошел в церковную общину. Именно там и нашел его Арно, когда ему требовался защитник в деле против иезуитов.
Паскаль ответил просто блестяще. Из-под его пера вышли «Письма к провинциалу», в которых богословие и практики иезуитов раскрывались ясно, словно озаренные молнией, с красноречием и саркастическим остроумием. Как только появлялось новое «письмо», публика тут же расхватывала книги. Они моментально становились бестселлерами. Пор-Рояль уже не был обителью, ушедшей в забвение. Он привлек самое пристальное внимание общества. Естественно, папа римский осудил письма. Но их читала и вся образованная Франция, и последующие поколения на протяжении двух столетий.
В марте 1657 года, после того как было написано последнее письмо, Паскаль задумался о книге, в которой говорилось бы о событиях, свидетельствующих об истинности христианства. Он так никогда и не завершил этот манускрипт. В июне 1662 года его поразила жестокая болезнь, и он, промучившись два месяца, умер 19 августа в возрасте 39 лет.
Друзья нашли фрагменты его рукописей, посвященных вере и разуму, и спустя восемь лет после его смерти опубликовали эти заметки под названием «Мысли». В них Паскаль предстает как религиозный гений, сокрушает оковы доктрин и проницает в самую суть нравственных страданий человечества. Охваченный жаждой истины, он взывает к разуму и пробуждает душу беспощадными описаниями состояния человека, лишенного Бога.
В эпоху Разума Паскаль настаивал: природа не является верным указанием на Бога.
«Я смотрел повсюду, – говорит Паскаль…
и везде я вижу одну только тьму… Если бы я не видел знаков Божества, я утвердился бы в отрицании. Если бы я везде видел знаки, оставленные Создателем, я бы мирно пребывал в вере. Но, видя столь много, чтобы отвергнуть [Его], и столь мало, чтобы увериться, я пребываю в жалком состоянии; я сотню раз желал бы, чтобы природа являла Бога недвусмысленно, если, конечно, Он поддерживает ее».
Человек, плененный в этой двусмысленной Вселенной, сам по себе – великая тайна. Он – отчасти ангел, отчасти зверь. Он напоминает Паскалю химеру, создание греческой мифологии – козу с львиной головой и хвостом змеи: «Что это за химера – человек! Невидаль, чудище, хаос, противоречие, чудо! Слава и отребье Вселенной! Кто распутает этот клубок?»
Даже разум здесь не станет верным провожатым. Если верить только ему, мы усомнимся во всем, кроме боли и смерти. Но сердце говорит: это неправда. Самое великое богохульство – думать, что у жизни и у Вселенной нет никакого смысла. И Бога, и смысл жизни должно чувствовать сердце, а не ум: «У сердца свои доводы, неведомые разуму».
Паскаль видел состояние человека столь глубоко и в то же время столь ясно, что даже сейчас, спустя три столетия, его взгляды остаются нашими маяками на таинственных путях духовного странствия.
После смерти Паскаля Католическая Церковь и король Людовик XIV, объединив усилия, выдворили янсенизм из Франции. Пор-Рояль был разрушен, и движение поневоле обрело приют в Голландии.
Впрочем, в XVII веке «доводов сердца» жаждала не только католическая Франция. Любая религия, которая принимается большинством и медленно превращается в социальную привычку, становится безликой и серой, сколь бы великой восторженностью ни блистала изначально. Так и случилось во многих областях лютеранской Германии.
Протестантская схоластика
За столетие, минувшее с тех пор, как появились учения Лютера и Кальвина, протестантское движение заметно изменилось. Энергичный характер ранних протестантских призывов к верующим – доверьтесь преображающей благодати Божьей! – затмили споры о доктринах, казавшихся отвлеченными и безжизненными. Лютер стремился выделить в Библии ее животворящее свидетельство об Иисусе. Схоласты-протестанты привнесли нудные и утомительные аргументы, основанные не на Священном Писании, а на логике Аристотеля, отвергнутой Лютером. Впоследствии, когда протестанты ссылались на Библию, они часто брали отдельные изречения, как будто те существовали сами по себе, словно атомы, логические кусочки данных, а не часть великого повествования о Боге, явленного в истории. Такое чувство, будто в Священном Писании видели самодостаточный источник, а не книгу, оживотворенную свидетельством Духа Божьего. Теперь, когда Бог рассматривался в менее личных терминах, Библия казалась иной: источником – но не свидетельством, преображающим жизнь. Кроме того, богословие формировала не Церковь, а школы. Со временем даже проповеди стали напоминать лекции или теоретические размышления. То, что говорили Лютер и Кальвин на самом деле, теперь значило намного меньше, – а куда больше значило то, что «сказали бы» Лютер и Кальвин по тем или иным спекулятивным темам протестантской схоластики. К сожалению, в этих богословских предприятиях протестанты не отличались не то что от неверующих или католиков, но и даже друг от друга. Конфессии и символы веры все больше и больше разделяли Церковь.
Вслед за мощной животворной волной Реформации прокралось время осторожности – протестантская схоластика, или конфессионализм. Лютер провозгласил ясную доктрину оправдания верой – и он испытал ее собственной жизнью; он знал, о чем говорил. Но в XVII веке его преданные последователи, подпав под чары разума, обратили веру в мыслительное упражнение. И уже не открывалось во Христе деятельное смирение перед милостью Божьей – нет, вера просто была формальным согласием с догматическими истинами, которые установили ученые-схоласты.
Христианская жизнь стала в меньшей степени связью с Христом, а в большей – проблемой принадлежности к государственной Церкви. Должное посещение общих служб и принятие таинств, даруемых правоверными священниками – такими теперь были самые главные черты каждого христианина.
Пиетизм возник как реакция на окостеневшую Реформацию. Равно так же, как янсенизм воспротивился «дешевой благодати» французских иезуитов, пиетисты бросили вызов номинальной вере немецких лютеран.
Пиетисты преследовали двойную цель. Во-первых, они делали акцент на важности личной веры, оставив все мечты о католическом «христианском мире» и протестантских содружествах. Они верили, что христианство началось с личности. И впервые в христианской истории обрела значение идея обращения крещеных христиан (а равно так же и язычников). Суть веры, говорили пиетисты – это личное переживание благодати Божьей в сердце верующего.
Во-вторых, пиетисты хотели сместить центр жизни христиан с государственных церквей, в которых человек рождался и воспитывался, в более близкие братства, состоящие из тех, у кого была живая вера в Бога. Миряне, к которым в этих центрах возвращалась жизнь, как ожидалось, должны были нести слово Божье людям всех сословий.
