В православии правление Константина считают вершиной эволюции Римской империи. Рим постепенно стал религиозной монархией. Император связывал Бога и мир, а государство было земным отражением божественного закона. Культ Непобедимого Солнца, ставший имперской религией в середине III века по воле императора Аврелиана, в дни Константина тесно соединился с новым религиозным взглядом на монархию. Император в мире был как солнце в небе – соучастником славы солнца и его представителем на земле. А потом Константин победил всех своих противников, обратившись за помощью к христианскому Богу! Значит, сам Бог поместил императора под защиту креста – в прямую зависимость от Христа!
Воля Божья в обществе людей
Впрочем, это означало, что Константин обратился не как человек, но как император. Сам Христос разрешил ему обрести власть и сделал его божественным представителем. Через личность Константина Бог небесный особыми узами привязал империю к себе. Вот так, судя по всему, видели это восточные христиане.
Христианский разум был очарован обращением Константина. Подобное расположение духа не только не позволило Церкви изменить имперское самодержавие, применив к нему слова Евангелия – напротив, сама по себе неограниченная монархия стала неотделимой частью христианского мировоззрения. Константин верил, что государство – носитель религии, ведь оно напрямую отражало и выражало в обществе людей волю Бога о мире. Еще долго со времен Константина это убеждение оставалось отличительной чертой восточного христианства. И этот взгляд – очень далек от современного акцента на индивидуальности и нации-государстве, власть которой ограничена неприкосновенными правами личности.
Символом новой эры для Церкви в обществе был Константинополь – новая столица империи, Новый Рим. За время своей долгой и яркой истории Константинополь, центр процветающей цивилизации, средоточие экономической и политической власти, был домом восточной христианской традиции и ключевым узлом новой византийской цивилизации. В книге истории мира он оставил главу длиной в тысячу лет.
На протяжении веков мистическое видение Константинополя как святого города ширилось и углублялось, но, несомненно, его истоком был первый правивший здесь император. Город изначально должен был стать христианским центром империи. В церкви Двенадцати апостолов, которую возвел Константин, он подготовил среди двенадцати апостольских гробниц тринадцатую – для себя. Разве обращение империи не стало исполнением пророчества апостолов? Тринадцатая гробница дала повод добавить к титулу императора слово «равноапостольный».
Спустя полвека с основания города религиозное значение Константинополя было ясно всем. Отцы Второго Вселенского Собора провозгласили: епископ Константинопольский имеет преимущество чести по Римском епископе, поскольку Константинополь есть Новый Рим, город императора и Сената.
Впрочем, Константин увидел, что христиане разделены и непрестанно спорят о традициях обрядов и доктрин. Император суеверно тревожился: а что, если Бог спросит за эти раздоры христиан лично с него, Константина? Если христианству не хватало сплоченности и единства, как ему быть истинной религией для империи? И потому и Константин, и те императоры, что последовали за ним, всеми силами стремились обеспечить согласие в христианской вере.
Константин перенял процедуру, уже развитую христианами для решения проблем на уровне провинций. Он призвал всех глав Церкви прийти к согласию и определить верную традицию – и сам присутствовал на Соборе. Такая мера стала частью восточно-христианской традиции. С Первого Вселенского Собора в Никее (325) до Седьмого, проведенного там же, в Никее, в 787 году, именно император созывал Соборы и председательствовал на них, лично или через посланника. Сегодня восточные христиане уделяют этим семи Вселенским Соборам огромное внимание – и иногда даже называют себя «Церковью семи Соборов».
История Вселенских Соборов, что растянулась на пять веков, дала нам возвышенные писания святых отцов и всеми принятые символы веры. Но эта борьба за истину возвысила и роль государственной власти. Поиск истины перестал быть делом одной лишь Церкви и обрел новое, политическое измерение. Так восточное православное христианство на протяжении этих противоречивых веков получало и радость, и горе.
Символом разрыва Востока и Запада стал раздел империи. В 395 году император Феодосий Великий на смертном одре разделил ее между двумя сыновьями: Гонорий получил Запад, Аркадий – Восток. В теории империя, как и прежде, была одним государством с двумя императорами, но на деле с этого момента дороги Востока и Запада разошлись, и это было неизбежно.
Юстиниан и устранение границ
Суть восточного христианства была византийской. Это явно появилось в дни второго могущественного императора, Юстиниана, взошедшего на престол в 527 году. При Юстиниане (527–565) уникальный византийский сплав римского закона, христианской веры и греческой (эллинистической) философии достиг совершенства. В византийском искусстве, которое император в высшей степени поощрял, христианство выражало свой отличительно восточный стиль. Знакомый людям мир материальных впечатлений был подчинен сверхъестественному, трансцендентному миру. И ни одно деяние не позволило приблизить землю к небесам в столь же великой мере, как возведение великой церкви в самом сердце империи.
Перестроив церковь Софии – Премудрости Божьей, возведенную Константином, и освятив ее в 538 году, Юстиниан воскликнул, что превзошел Соломона. Купол ее, говорили современники, словно спускался на золотой цепи с самого неба – так выразилась иерархическая связь, что поднималась от смертного, имеющего конец, к бесконечному – и опускалась от Создателя к созданию. Этот купол казался неизмеримым, точно само небо. Мозаики под ним сияли ослепительным блеском. Они изображали Константина и Юстиниана: один подносил Матери Божьей Константинополь, Новый Рим, а второй – церковь Святой Софии – Премудрости Божьей.
Связь с Константином была своевременной и уместной: Юстиниан довел планы Константинополя до их логического завершения и, в свою очередь, определил будущий путь восточного православия.
Юстиниан никогда не отделял римскую государственную традицию от христианства. Он считал себя совершенно римским императором – и в той же мере совершенно христианским. Здесь и кроется исток всей его теории о единстве империи и христианской религии. И свою миссию благочестивого императора он определил как «поддержание христианской веры в ее чистоте и защиту святой, соборной и апостольской Церкви от любых волнений».
Юстиниан всегда считал себя слугой Бога и исполнителем Его воли, а империю – орудием плана Божьего в мире. Империя безвозвратно перешла под символ креста, и теперь стремилась охранять и распространять христианство. В сравнении с первыми днями веры перемены были поразительны.
Ранняя Церковь воспринимала себя как тело, как живой организм, как новых людей – совершенно несовместимых с любыми другими людьми любого естественно возникшего общества. В теории все люди в империи были призваны стать членами этого тела – и могли ими стать, – но даже тогда мир не мог стать Церковью, ведь в родственном соединении с Богом и благодаря ему люди становились сопричастниками иного мира и иной жизни, которой предстояло прийти во славе лишь по завершении этого века.
