Тяжело скрипнуло, затем щелкнуло, и вернулась тьма. Томас осторожно опустил руки; перед глазами плясали ярчайшие солнечные зайчики.
– Чтоб меня, – ругнулся Минхо. – Мы нашли выход, но это выход на самое пекло! Снаружи чертовски светло и жарко.
– Давай-ка приоткроем люк самую малость, чтобы глаза привыкли к свету, – предложил Ньют и поднялся ближе к Минхо. – Вот рубашка, просунь ее в щель. Всем закрыть глаза!
Томас послушно зажмурился и прижал руки к лицу. Снова сверху полился поток оранжевого света. Процесс пошел. Спустя минуту Томас, щурясь, приподнял веки – в глазах по-прежнему плясали миллионы «зайчиков», однако выносить их стало легче. Спустя еще пару минут зрение наконец адаптировалось.
Томас стоял примерно на двадцать ступенек ниже Минхо и Ньюта – те сгорбились прямо под дверцей люка в потолке. Три линии света, разорванные лишь тенью рубашки, заткнутой в правый угол, обозначали границы выхода. Все вокруг: стены, ступени и сама крышка люка – было сделано из тускло-серого металла. Внизу лестница уходила в чернильную темень. Глэйдеры поднялись много выше, чем думал Томас.
– Никто не ослеп? – спросил Минхо. – У меня зенки как жареный зефир.
Томас испытывал примерно то же: глаза жгло, они зудели и слезились. Товарищи вокруг терли веки.
– Что снаружи? – спросил кто-то.
Прикрывшись ладонью и выглянув в щель под люком, Минхо пожал плечами.
– Толком не видно. Свет слишком яркий. Мы, по ходу, реально на солнце. Людей поблизости нет. – Он чуть помолчал. – И шизов тоже.
– Так давайте выбираться отсюда, – предложил Уинстон, стоявший на две ступени ниже Томаса. – Я лучше на солнце поджарюсь, чем позволю откусить себе башку какому-то металлическому шару. Айда!
– Ладно, Уинстон, – согласился Минхо. – Только не снимай с башки трусики. Я ждал, пока наши глаза привыкнут к свету. Сейчас распахну люк, приготовьтесь. – Он поднялся к самой крышке и надавил на нее правым плечом. – Раз. Два. Три!
Кряхтя, Минхо выпрямился. Вниз опять полилась волна света и жара. Резко опустив взгляд, Томас прищурился. Всего несколько часов под землей, а свет уже кажется нестерпимым. Вот это яркость!
Услышав сверху звуки возни, Томас поднял голову: Минхо и Ньют уходили через квадрат слепящего солнечного света. Лестничный колодец за это время успел прогреться как печка.
– Ай, черт! – поморщился Минхо. – Тут какая-то подстава, чувак. Кожу жжет!
– И правда, – подтвердил Ньют, потирая шею. – Стоит ли сейчас вылезать? Может, подождем, пока солнце сядет?
Глэйдеры принялись ныть и жаловаться, но их стоны оборвал крик Уинстона:
– Ого! Берегись! Осторожней!
Томас обернулся.
Пятясь, Уинстон указывал на потолок – там, подобно крупной слезе, набухал шарик жидкого серебра. На глазах у глэйдеров он разрастался, сотрясаемый легкой дрожью, потом – никто и пискнуть не успел – сорвался вниз.
Но вместо того чтобы расплескаться о ступени, шар вопреки законам физики поплыл по воздуху. Прямо на Уинстона. Парень дернулся и, оступившись, полетел на дно колодца, кувыркаясь и оглашая туннель отчаянным криком.
Глава шестнадцатая
Сдерживая тошноту, Томас бросился вслед за Уинстоном. Зачем? Помочь? Или просто из любопытства? Томас и сам не ответил бы.
Уинстон наконец остановился. Он лежал на одной из ступеней, посреди темной бездны, прижимая руки к лицу. Яркий свет выделил все до последней детали. Капля жидкого серебра уже покрыла Уинстону макушку и, словно очень густой сироп, опускалась все ниже и ниже, к ушам и линии бровей.
Томас перепрыгнул через Уинстона на ступень ниже. Куратор Живодерни пытался оттянуть растекающийся по голове металл. Как ни странно, получалось. Правда, вопил Уинстон на пределе сил и не глядя лягал стену.
– Снимите его с меня! – задушенно проорал Уинстон, и Томас чуть не сдался и не попятился. Если жидкое серебро причиняет такую нестерпимую боль…
Оно походило на очень плотный гель, упрямо и настойчиво стекающий вниз по лицу Уинстона. Стоило парню оттянуть металл от глаз, как он просачивался между пальцами и продолжал течь вниз. Освобожденные участки кожи покрывались краснотой и волдырями.
Выкрикивая нечленораздельные фразы, Уинстон будто матерился на неизвестном языке. Надо было что-то делать. Времени почти не осталось.
Скинув с плеч мешок и высыпав из него содержимое, Томас обмотал простыней руки. Потом, когда Уинстон в очередной раз оттянул серебро от бровей, Томас ухватился за жидкий металл по бокам, там, где уши. Сквозь простыню почувствовался жар, будто руки вот-вот загорятся. Томас уперся ногами в ступени и дернул.
С неприятным сосущим звуком края будущего металлического шара приподнялись на пару дюймов, а после вновь потекли Уинстону на уши. Уинстон – просто невероятно – заорал еще громче. На помощь спустились несколько парней, но Томас велел не подходить, опасаясь, как бы ему не оказали медвежью услугу.
– Давай вместе! – прокричал он Уинстону, хватаясь за края шара, на этот раз крепче. – Уинстон! Давай вместе! Схвати его и оторви от черепа!
Уинстон будто не слышал. Извивался всем телом, и если бы не Томас, давно скатился бы на дно колодца.
– На счет «три», Уинстон! На счет «три»!
Уинстон визжал, брыкался, бил себя по голове.
На глаза навернулись слезы. Или просто пот со лба? Глаза жгло от соленой влаги. Воздух прогрелся градусов, наверное, на миллион. Мышцы болели, и ноги начало сводить судорогой.
– Давай! – прокричал Томас, позабыв о себе. – Раз. Два. Пошел!
Схватившись за края массы, он ощутил ее твердость и податливость, рванул что было мочи. То ли Уинстон все-таки услышал его, то ли им повезло – но парни налегли одновременно. Уинстон уперся в шар основаниями ладоней, словно хотел оторвать себе лоб, и серебристая капля отошла от головы целиком.
Не теряя ни секунды, Томас перебросил ее через себя и обернулся посмотреть.
На лету капля серебра вновь приобрела сферическую форму, ее поверхность коротко вздрогнула и затвердела. Шар повис в воздухе на несколько ступеней ниже глэйдеров, словно глядя на прощание на свою жертву и пытаясь сообразить, что пошло не так, затем пулей унесся вниз, в темноту колодца.
Шар исчез, решив не атаковать повторно.
Судорожно глотая воздух и чувствуя, как из каждой поры обильно сочится пот, Томас привалился к стене. Он боялся взглянуть на Уинстона: тот ныл позади. Ну хотя бы кричать перестал.
Наконец Томас собрался с силами и посмотрел на товарища.
Уинстон лежал, свернувшись калачиком. Его голова превратилась в месиво: волос как не бывало, только одна большая кровоточащая плешь; уши порваны, изрезаны, однако на месте. Уинстон продолжал всхлипывать от боли, а возможно, и от пережитого шока. Прыщавые участки кожи выглядели куда свежее и чище по сравнению с теми, которые зацепила серебряная капля.
