В приёмной у Толстопальцева за большим офисным столом сидели аж две красавицы-фотомодели – с великолепными улыбками, стильно одетые, ухоженные, с десятисантиметровым маникюром.
– Референты Вадима Григорьевича, – фальшиво любезничая, представила девушек Светлана (Ольга сразу и прочно забыла их имена).
– Вам чай, кофе? – грудным голосом осведомилась одна из брюнеток. В интонации у неё было прямо-таки что-то материнское!
– Чай чёрный без сахара, – заказала Ольга, аккуратно оглядываясь: ни дать ни взять – золочёная клетка! Новенький, с иголочки, ремонт, абстрактная живопись по стенам, подсвеченный аквариум с тропическими рыбками, дверь из натурального дерева, ведущая в кабинет… А вот и мелодичный звонок внутренней связи.
– Идёмте, – с обреченностью и тоской сказала Светлана, вставая с мягкого кресла.
Встреча получилась в высшей степени странная.
Ольга сидела напротив Тостопальцева, не спеша тянула благородный чай из императорского фарфора, внимательно слушала сбивчивую речь чиновника и пыталась вникнуть в суть происходящего.
– Я, знаете ли, хочу сделать вам хорошее предложение…
«То есть бесплатно заставить работать».
– Я возвращался из служебной командировки, на борту «Аэрофлота» есть пресса, и, главное, есть время читать…
«Ну да, в основном-то вы только считаете, когда вам читать!»
– И там была ваша статья в журнале очень жесткая, справедливая, о коррупции, «Нары, Канары и Закон Божий»…
«Сам-то ты не с Канар возвращался?»
Ольга коротко и внимательно взглянула на него, и потому, как заметался взгляд глубоко посаженных бесцветных глазок, как порозовело сытое, массивное лицо Толстопальцева, поняла, что попала в точку.
– И это, конечно, ужасный порок – коррупция, «откаты», как вы пишите. Политтехнология, навязанная Западом. Сначала чиновников нравственно разлагают, а потом народ начинает протестовать, выходить на площадь…
«Ага! Значит, такой кусок заглотил, аж самому страшно стало!»
В лице Толстопальцева обозначилось нечто мученическое. Боковым зрением Ольга отметила изумление Светланы – похоже, в таком состоянии та видела шефа впервые!
– Вы очень верно и точно говорите, – мягко и сердечно поощрила Муромова чиновника.
Толстопальцев совсем расклеился – голос его дрогнул, левый глаз увлажнился.
«Да… И у воров бывают минуты покаяния! Надо же, ну я прям как батюшка, как отец Феодосий! Народ на исповедь пошел!» Ольга отвела взгляд, «не заметила» минутной слабости Толстопальцева, и он приободрился, взял себя в руки:
– И вот я хотел… Мы в департаменте ведем такую работу… Она, наверное, вам будет интересна…
Далее последовало путаное изложение «фантазии», суть которой, если перевести её из метафизической области в практическую, состояла в следующем. Страшные нары, образ которых нарисовала в статье Ольга, так потряс Толстопальцева, что он решил: единственное средство спасения для него – бескорыстно написанная заметка честного журналиста. И эта статья должна убедить, в первую очередь, самого Вадима Григорьевича в его добропорядочности и неподкупности. Ему, Толстопальцеву, не нужен пиар, ему нужна глубинная правда – в душе он знает, что он – хороший и замечательный человек и что деньги – ничто по сравнению со спокойной совестью. Любовь продажных писак ему надоела, он хочет искренней и бескорыстной симпатии от благородных сердец, он мечтает о «возвращении к истокам» настоящих чувств и эмоций. Он верит, что Муромова оценит его душевный порыв и не откажет страждущему и ищущему…
С первых же слов «фантазии» Ольга вполне уяснила её суть, но не перебивала Толстопальцева и слушала его, не выказывая эмоций. «Достоевщина… ишь, как завело его!» Она мельком взглянула на Светлану: на лице пресс-секретарши читался суеверный ужас.
Наконец Толстопальцев остановился. Кажется, он был растерян: не сболтнул ли лишнего?!
Но Ольга прекратила его метания: она была улыбчива, деловита и доброжелательна. Несколько слов о социологии, геополитике, современных медиа, и, конечно, спасибо за встречу и лестное предложение. «Детали мы обсудим со Светланой Викторовной. Я и так у вас отняла тьму времени! Благодарю, полезное общение, было приятно познакомиться с думающим человеком!»
Она протянула Толстопальцеву руку и поощряюще улыбнулась. Чиновник проводил их в предбанник с брюнетками. Прощались ещё и там: радостно и деловито, как старые знакомые, почти родственники.
– Дайте мне подумать! – лучезарно улыбалась Ольга.
Толстопальцев вроде успокоился, утишился. Выговорив «фантазию», он был мил и кроток.
– Сюда, – шепнула Светлана и потащила Ольгу к запасному выходу, на лестницу.
В молчании они спустились на два этажа вниз. Светлана подвела её к подоконнику:
– Здесь можно всё обсудить, камер нет…
Муромова вперилась в неё подозрительным взглядом:
– Что это было, скажите на милость?!
– Не знаю! – Светлана всплеснула руками. – Чего ему в голову взбрело?! Может, приснилось что страшное?! Он, как прочитал вашу статью, неделю ходит шелковым, практически перестал орать. Даже на меня! Я уж думаю – пропади они пропадом эти деньги – вернусь домой! Лучше подъезды убирать, чем так мучиться. – Она вдруг заплакала – тоненько, жалко, размазывая слёзы по напудренным щекам.
Ольга вытащила из сумки бумажный платок.
– Спасибо. – Светлана хлюпала носом. – Ведь жить не дают, кровососы! Как люди в деревнях маются, в городках, без работы! А они тут… – Она махнула рукой. – Вы ведь не согласитесь, да? – Ольга кивнула. – Я так и знала, так и знала! Думаю, нет, она никогда не согласится! – ликовала Светлана. – Видишь, какая идея: они решили, что если о них напишут хорошо (меня-то он купил, вот и куражится как хочет!), то и сами станут чистыми! А я прочитала вас и поняла: она не согласится! Она не согласится! – твердила Светлана с восторгом. Во взгляде её читалось торжество.
В метро народу было немного. В вагоне разволнованная Ольга как-то по-новому всмотрелась в окружающие лица. Ехали в основном работяги возраста Толстопальцева. Жизнь, быт и мысли проступали в тяжелых чертах «людей подземелья»: кто пьёт, кто переедает, у кого желчный характер, а вот этому мужику, наоборот, не хватает воли и злости!
Да, это были не ангелы, а обычные трудяги, чья жизнь протекала не в светлом офисе с золотыми рыбками, а, судя по задубелой коже и разлапистым рукам, на грязном и тяжелом производстве. Но в эти минуты работяги, по сравнению с холёным чиновником, казались Ольге красавцами! Она с такой радостью, приязнью и добросердечием всматривалась в их лица, что мужики смутились и стали переглядываться.
Погруженная в свои мысли, она не замечала их аккуратного шушуканья. Думала о другом: «Почему Толстопальцев обратился ко мне? Неужели я могу предать, дрогнуть? Пусть не из-за денег, а из доверчивости, „доброты душевной“? Или из тщеславия, минутной слабости, глупости?»
