* * *
Который уж вечер разбираем с отцом наше генеалогическое древо. Неосознанно я все ищу причинно-следственную связь – смерти брата, болезни сестры, смерти – внезапной (как будто она умерла за кого-то!) мамы. Наверное, в «генетическом банке», с которым рождается человек, хранится вся (хорошая и дурная) информация о деяниях его предшественников, кровных родственников. И в зависимости от того, в каких условиях человек оказывается, включается как реакция та или иная ячейка «памяти». То есть будущее почти на 99 % предопределено прошлым. Один процент, который может стоить и 50, и 75 – созидательная, спасительная вера человека. Она приносит праведную энергию, которая готова отодвинуть в сторону любую наследственность. С этой точки зрения следование церковным правилам – выход.
Сегодня читала выдержки из евангелистов о жизни и смерти Христа, и вдруг была поражена его человеколюбием, смирением, внутренней нравственной силой. Я стала думать: если суд вершит он, то маме моей воздастся по заслугам за все земные страдания. Но когда я читаю мрачные аскетичные церковные сказания и молитвы, где фигурирует беспощадный и жестокий (как земная жизнь) Бог, вера моя начинает страдать. От чтения же Евангелия пришло спокойствие, умиротворение.
* * *
Мама моя умерла как святая. Она и была, наверное, святой ещё при жизни. Для меня, во всяком случае. Сколько в ней было доброты, сочувствующей мне! Сколько неубываемого тщательного трудолюбия! По ее способностям суждена была ей другая жизнь. Какая? То не знает никто. «Я буду молиться и работать и буду долго жить», – говорила она больной сестре, пытаясь добавить той сил и воли.
* * *
Стоит остаться наедине с собой, и накатывает тоска, отчаяние, жалость.
Пришла сегодня большая, темно-синяя туча с ливнем, били молнии, грохотал майский гром, потом длинные струи стебали землю, а я думала о её могиле на кладбище и мне почему-то стало зябко. Как она там? Где её душа? Неужто и там она будет переживать и терзаться из-за нас?
* * *
Люди совершают страшную ошибку, лишаясь труда непосредственно на земле, лишаясь возможности жить в доме, построенном своими руками, иметь какие-то сараи, кухни, огороды… Эта простая жизнь одна имеет право на существование: «работать в поте лица своего», есть хлеб (картошку, овощи), выращенный собственными руками. Громадная ошибка: потерять зов земли – значит, потерять родину.
* * *
Звонила Ирина С., выражала сочувствие, рассказывала о своей маме (у неё тоже инсульт), потом хвалила мою книгу. А я думаю, что никому это не нужно. Ну, разве что маме моей нужно было. И то она всегда сочувствовала моей работе.
* * *
Неужто высокое искусство (если оно не приносит денег) действительно никому не нужно? Музыканты хорошо живут, художники-дизайнеры. А что слово?!
Может, действительно в писательстве важен не помысел, не душа художника (в чем я была убеждена прежде), а способность видеть деталь, кудряво записать мыслительную игру, сплести бойко сюжет? В общем, главное – ремесло слова, и при чём тут душа?!
* * *
Мама, мама! Разве что во сне когда увижу. Это был великий человек, большая душа! А вот наши дети уже так не будут говорить о нас. Мельчает народ.
* * *
Вдали от ТВ, газет, радио, Интернета – жизнь на земле. Насколько она нужнее и полезней душе. И разве человек, работающий на земле, думающий о ней, о своих детях, внуках, разве он глупее тех, кто рвется к власти, мчит в «мерседесе»? Нет, ничего этого здесь не нужно. Это даже смешно здесь.
* * *
Когда я отвлекаюсь (иногда намеренно) чтением книги, беседой, успокоением себя иными мыслями и не думаю о смерти мамы, потом, когда остаюсь наедине с собой, накатывается удвоенная тоска, будто я совершила проступок, грех. Хорошо только в молитве, в тишине, в бесконечной думе о ней, в ровном свечении синей лампадки (я купила) перед иконой Богоматери Иверской (покупала она). Много раз в церкви я ставила свечи перед этим образом, молясь о здоровье мамы, и вот этот ровный, мягкий свет лампады, и – отраженный, золотистый свет иконы. Душе здесь покойно. Может, в этом и есть смысл жизни – не заедать чужой век, жить своим трудом, не гнаться больше ни за чем в этом отравленном заводами, деньгами и ложью мире?!
Мир покоя создали мои родители. Громко идут на часах секунды. Громко и мерно. Листья яблонь за окном не шевелятся в пасмурном дне. Как хорошо, как покойно в этом доме! А её – нет…
Но когда я иду по двору, или даже сижу в комнате, или гремлю кастрюлями на кухне, вдруг мне кажется – она здесь, рядом, наблюдает за мной! (Соседка Таня рассказывала, что она ехала на велосипеде мимо нашего двора и слышала её голос… А ещё ей приснился её покойный отец в белом городе.) Душа нашего дома сочувствующе смотрит на меня, и говорит, сожалея: ну, что же ты?! Мамина душа – в этом сохраняемом всё ещё духе дома, который самую простую и грубую пищу делает вкусной и нужной, а деликатесы – избыточными и искусственными, душа мамы делает сон здесь желанным и глубоким, а труд – исполненным смысла и хорошей усталости.
Я думаю: какой большой трудовой доброты была исполнена её жизнь! Это постоянное недоедание, бережливость (ради детей, потом – внуков), и никогда не было шика – вечное самоограничение. Почему же судьба оказалась к ней так жестока? К ней, так любящей жизнь и изначально ищущей в людях хорошее?! Это неясно.
* * *
На улице сыро, пасмурно, холодно, хмуро, зябко. Ёжусь, когда думаю: как там её (почему-то думаю «наша») могила? Замерзли цветы на венках, полиняли ленты, осел бугорок. Только крест – влажный от дождя – недвижим и молчалив.
«Любовь к отеческим гробам»… До сих пор все это кажется как во сне. А жизнь других людей тоже наполнена скорбями. Жизнь быстротечна, и трудно в ней не только отыскать смыслы, но и даже браться за их поиск.
* * *
Радость природная, естественная заключалась в рождении детей, в наблюдении за их ростом, за их постижением мира. Это было хрупкое счастье – жизнь человека постоянно подвергалась опасности – война, болезнь, травма. Не то – техногенные радости. Квартира или машина – гораздо устойчивее, чем человеческая жизнь. Общение с детьми заменяется на досуги – кино, книги, путешествия. А чувственный голод вполне замещают собаки или кошки – домашние животные. Они менее хлопотны в быту – интеллектуально не растут и свою «долю» в имуществе не потребуют.
* * *
Наш некогда большой и сильный крестьянский род вдруг стал с каждым поколением стремительно мельчать в детях. Особенно с середины 50-х годов ХХ века.
* * *
Как любила меня мама! «Красота ты моя белая!» – помню, восхищалась она мной в детстве. В её жизни не было взаимной любви. А были 20 лет с лишним непрестанной боли – за болезнь сестры, за смерть брата. «Есть ли на свете человек несчастней, чем я?» – вопрошала мама в своих «Архивах» – так назывались две синие общие тетрадки, куда она в последние годы записывала молитвы, наиболее значительные события из хозяйственной и семейной жизни. Она так и не смогла примириться с несправедливостью судьбы.
