* * *
Прочитала о мытарстве души с 9-го по 40-й день. И если и там душа так же несчастна, как здесь, то какая же это справедливость?! Если земную жизнь считают иногда справедливой (чья-то Высшая воля, неосознаваемая, непостигаемая человеком) и если эта необъяснимая жестокая «справедливость» продолжается и после смерти, ну, знаете ли… Где ж тогда свобода человека?
* * *
И мне приходила мысль: наша личная любовь, помноженная на творчество, отнимала у нас столько сил и времени, что нас не хватало на наших близких.
А потом я думаю: разве мы кого обидели, оскорбили, обворовали? Разве лучше было бы нашим близким, если бы мы жили без любви, в беде и несчастии?
* * *
Человек, растерявший убежденность, ужасно слаб. Его любой может обидеть.
И наступила полярная ночь. Любовь моя не ушла, нет, она просто как солнце спряталась надолго. Но день обязательно должен наступить.
* * *
Хорошо летом в квартире все прибрать, вымыть полы, походить босиком по тепло-холодному полу, сесть, успокоиться, потом выйти на балкон, отдохнуть глазами в зелени трав и дерев и подумать, что надо куда-то идти, спешить, осваивать какие-то пространства… Жизнь так коротка и так красива, что невольно веришь в бессмертие души.
Разве можно лишать человека этой красоты?
* * *
Любовь моя стала почти сестринской. Не заметила я, как состарилась. Желание жизни приходит в равновесие с осознанием неизбежности смерти.
* * *
Хочется «нарядить все в хате», сесть и сидеть. Чего-то ждать, чудесного.
* * *
Неужели мир (его строение, отношения) существует только в моем воображении? А так – всё другое, никем не познанное?
* * *
В день сороковин с утра дождь шел, потом развиднелось (на обед – только-только успели во дворе за столы сесть и помянуть); потом ходили синие тучи, градовые, набухшие, грозовые – грозные, потом вдруг дохнуло холодом страшным, потом пошел слепой сильный дождь при солнце и потом – я выскочила – над нашим тополем грозно и густо шумящим, встала радуга. Над тополем, над домом. Мама! Судьба твоя определена.
И снова заходила дождевая гроза по небу. И крыши, и солнце, небо было разное, как сама жизнь. Потом мне мама дала вдруг много-много силы, щедро. Правда, длилось это недолго…
* * *
Ехала в автобусе, и думала об ужасной давящей тоске. И вдруг поняла – человек умирает, а страдание, которое он носил в себе, никуда не исчезает. Оно продолжает жить в мире.
* * *
По-прежнему мне везде чудится мамин голос, и кажется – вот она войдет… А этого никогда не будет.
* * *
Как говорила мне мама: «Голова забита, забита!..» Образ её иногда совсем рядом со мной. И во сне она пришла живой, будто ничего не знающей, не подозревающей о своей кончине.
* * *
Сестра рассказывала, как они, таясь друг от друга, ходили с отцом на кладбище. А я не могла слушать без слёз.
* * *
Сорок дней мама не ходит (не «тюпает») по родному двору, и хотя сестра с отцом всё привели в порядок, подергали бурьян, всё равно видно какое-то запустение. С грустью подумала я, что дух мамы отсюда уходит. Что никогда я уже не смогу ощутить силу и грусть родимого дома. Что, может быть, мне и не жаль было бы его и продать.
Странно, когда двигалась похоронная процессия, мы ведь прошли мимо совхозной хаты, где долго жили, потом мимо гаража, где она работала.
Есть места, по которым я абсолютно не тоскую, будто их и не было в моей жизни.
* * *
На следующий после сороковин день шел холодный дождь, вообще было пасмурно-хмуро. И я легла, впала в полузабытье – нечто среднее между сном и явью. Кажется, отец был в комнате, шуршал газетами. И вдруг я слышу сквозь сон мамин голос – она зовет меня по имени. Явно так, ясно.
Я мгновенно вскочила, побежала в прихожую, откуда она меня звала.
Может, так она прощалась (её душа) с домом, со мной?
* * *
Я думала о том, что для последовательных атеистов не так страшна сама жизнь, как страшна их смерть для родственников. Каково родным без обряда отпевания, девяти дней, сорока? В обрядах, в заботах, в людях чуть растворяется печаль.
После сорока дней вдруг ощутила я полное (почти) спокойствие. Пришла уверенность: душа моей мамы не оставлена Господом.
* * *
Инсульт ударил её на пороге дома, на том самом месте, где она зимой просила сфотографировать их рядом с отцом.
Помню, как машина с гробом заезжала в открытые ворота, и отец плакал: «Ну, приехала домой хозяйка!»
* * *
Сколько жизней чувств, скорби, пронеслось в моей душе и умерло. В зрелости всё видится и понимается совсем не так, как прежде. А в моей маме, словно от рождения до последнего вздоха, жила одна жизнь, как река. Только пейзаж её берегов менялся.
* * *
Страдание так всколыхнуло во мне всё, что взор мой на мир помутился. Так в бурю, в ливень заливает стекло автомобиля, и водителю кажется, что он не узнает округу. Всё изменилось. И всё – осталось. Гребешок для волос, «Архив», открытки, халаты, чашки… А её – нет.
* * *
В жизни моей мамы с юности жила романтическая мечта. Она не осуществилась. Когда говорят «глубоко несчастна», это значит, что тоска и боль спрятаны глубоко-глубоко в душе. И по повседневному поведению о них даже не догадаешься. А о мечте я сужу по тому, как она берегла книжку «Отчий край», которую читала пятьдесят лет назад.
* * *
В ней было удивительное стремление к тщательности, к качеству, за что бы она ни бралась: шитье, побелку, варку борща, охорашивание могилки, посадку картошки, прополку огорода, строительство погреба и пр.
…Умерла – пел соловей.
* * *
Стол, тумбочка, телевизор. На железной кровати по её указанию я красила «шишки», обои – она выбирала… Для чего же все-таки дана человеку жизнь? Неужели только для приниженных материальных достижений? Наверное, да. Но эти достижения, во-первых, должны быть трудовыми, а во-вторых, они должны быть не для похвальбы или излишества, а для дела, для жизни, для развития семьи, блага детей. Потому что быть совсем уж «духовным» в наше подлое время – это чересчур.
* * *
Мама при пенсии в 850 рублей никогда не казалась бедной. Напротив, она всегда была удивительно щедрой. Деньги находила для внуков, для церкви, на машину зятю. Всегда у неё для всех был гостинчик. «Конфетики», «мармелады», «прянички», «пирожочки»… Удивительное гостеприимство при том, что она жила очень бережливо и скромно (для себя).
Но был, был одно лето «загул», когда купили сразу телевизор, тумбочку под него, холодильник, газовую плиту, люстру. Машины четыре дня подъезжали от разных магазинов, сгружали купленное.
