Это чувство довольства длилось недолго – вскоре (уже осенью), мы узнали, что у сестры рак.
* * *
Не помню, как прощались мы в последний раз, зимой. Кажется, не особо нежно – я боялась, что мама расплачется. Была уверенна, что все будет хорошо. Ошиблась… Приехала, увидела эти щеки – красные яблоки. Легкая ли это смерть? Наверное, да. Никому не надоела.
* * *
…И навалилась на меня тоска.
Наша убежденность – просто весьма высокая степень заблуждения. Вера – следствие убежденности – счастье. В состоянии убежденности у человека есть точка опоры, посох, с помощью которого он идет по болоту жизни. И вдруг – посох выпадает из рук. Полная растерянность.
Кто же прав: те, кто убеждены, или те, кто во всем сомневается?!
Убежденность, заблужденность… А главное, непонятно, почему умирает человек.
А иногда мне кажется, будто безверье отбрасывает человека к каким-то началам, азам. Вера, напротив, иногда даже помимо воли человека поднимает его на высоту. Но вот вопрос: почему вера, убежденность иногда вдруг иссякают? Словно уходят в никуда.
* * *
Мне кажется, что люди живут сегодня в безверье безвременья. Но вдруг это только мое личное состояние, которое я невольно распространяю на всех?
* * *
«Время мертвых». Когда человек испытывает столько потерь, сколько испытала я, он начинает жить воспоминаниями, прошлым, он словно выбит из сегодняшнего времени, которое ему не оседлать. Начинается время мертвых.
Иногда я думаю: может, никакой загробной жизни нет, а есть жизнь их душ уже после смерти в наших воспоминаниях, где мы в своих мечтах создаем им «самые лучшие условия»? Может быть, это и сбывается?
* * *
Душа истосковалась по спокойному одиночеству.
Ночью долго плакала.
Утром жизнь показалась легче и проще.
* * *
Может быть, ошибка моей мамы в том, что она всю свою жизнь, всё свое сердце отдала детям, а надо было оставить чуть-чуть себе?
Не знаю.
* * *
Любовь моя возвращается. Казалось, она почти истаяла, исчезла, вся вычерпана – пересохла, но вот забили маленькие ключики – колодец души наполняется живой водой.
Любовь возвращается. У меня – зов слова, а он – само слово, без которого нельзя жить и любить. Снова возвращается наша кровная связь, наша тоска друг по другу. Любовь… Стала ли она крепче? Нет, она стала неразъемней. Мы снова вместе, снова поёт во мне его слово.
Любовь возвращается как очарование.
* * *
Беда и радость как времена года.
* * *
Вчера проплакала до трёх часов ночи, вспоминая маму. Не знаю, кого жальче – себя или её. Все время она со мной.
А сейчас, ночью, сижу на кухне, слушаю радио, песни. Грустно, но пока не плачу.
* * *
Да, любовь наша жива. Не знаю, была ли я тебе поддержкой в эти трудные месяцы. Но знаю, что без нашей любви жизнь была бы совсем невыносимой.
Нет, любовь – не заблуждение, не обман. Любовь – дар, может быть, даже больший, чем мы того заслуживаем.
* * *
Мама очень любила молодого Филиппа Киркорова. Считала его красивым и удалым: «От, чертёнок, что вытворяет!» И сочувствовала, что у него такая старая жена (Пугачева).
* * *
Не будь я так привязана к маме, не приезжай я так часто домой, может быть, мне сейчас было бы легче…
* * *
Глядя на икону, в печальные глаза Богоматери: той жизни, что была, теперь уже никогда не будет.
* * *
У мамы моей был замечательный, потрясающий дар рассказчицы. Многие её истории я даже сейчас не могу вспоминать без улыбки.
А ещё – точность определений: по телевизору идёт передача «Театр+ТВ» – посиделки, с участием Швыдкого.
Мама спрашивает:
– Ну а кем они работают, эти люди?
– Из театра. Артисты.
– Ну а чё они такие жирные? Прямо мордатые, страшные…
* * *
А может быть, горе – это величайший эгоизм?
* * *
Что мне за дело до того, что скажут обо мне и что подумают? Жизнь – мгновенна. Так ли уж часто мы делаем в ней то, что хотим? Разве что в безмятежном детстве, неосознающей себя старости да в безумии. Литература, возможно, один из типов «тихого» помешательства.
* * *
Человек тоскует по всей полноте жизни, от рождения ему дана любовь. Потом приходят потери. И вот уже не держит родная земля, только родные люди, потом и они уходят, и мир (весь) кажется пустым и ненужным. Можно уезжать отсюда, жить за границами, стариться, но так ничего и не понять: что и для чего?
* * *
Здесь всё дышит и ещё живет мамой: завалинка, обмазанная её руками, посаженная ею яблоня, заборчик, поставленный под её руководством, число «16» (номер дома), выведенное белым мелком на воротах. Но постепенно всё это изменится, исчезнет под влиянием времени, и ничего, ничего не останется. Отчего же поют певчие «Вечная память»?
* * *
При всей незначительности маминых «профессиональных достижений» – колхозница, швея, охранник совхозного тока – её жизнь поражает удивительной ежедневной цельностью.
Суть этой жизни была в трагической глубине переживания и в беспрестанном поиске истины. «Есть ли на свете человек, несчастней меня?» После смерти брата, и особенно сестры, она едва жила, только силой воли преодолевая огромную тоску небытия.
* * *
Снег. Белым бела округа. Появляется особенная свежесть, сам воздух как бы тоже становится белым. Покойно, большие снежины всё идут и идут, а ветки дерев давно уже держат снег в три-четыре своих толщины, и от этого сказочно и волшебно на душе. Весь этот снег вышел из вчерашнего синего вечернего неба (а до этого – серого, наполненного). Как странно!..
* * *
И приснилась мне мама. Будто она, больная, лежит на боку в комнате (никогда она там не лежала!), желтая, а я прибежала к ней, глажу по щеке и говорю, чтобы она успела это услышать: «Мама, я тебя очень люблю! Ты это знаешь?» – а сама плачу. А она плачет, чувствуя, что скоро умрет…
Проснулись мы со слезами на глазах.
* * *
Особенно тяжело вечером. Когда утихнут телефонные звонки и сумрак ночи, тёмный, ползёт…
И как-то причудилось мне, что приязнь к этому миру подарила мне мама. А то бы я могла ненавидеть окружающих, не любить жизнь. Всё – мама.
* * *
«От я гадкая! Носяка здоровый!..»
Грубая?
Нет, самая большая нежность.
Из-за этого отношения мамы к своей внешности у меня сложилось превратное представление о женской красоте – маму я считала самой лучшей. И самой красивой.
