Юрий вздохнул:
– У нас со Шмелёвым и раньше столкновения происходили, но так, по мелочи. Он же богослов, у него всё по полочкам разложено. Вот, удивительно, всё-таки, Наденька, я у вас хочу спросить: почему люди, не зная теории, поступают нравственно, по Писанию? И, наоборот, многие, кто благочестие проповедует, часто действуют гадко, извращенно?
– Потому что вся их теория – ложь и выгода.
– Наденька, вы прямолинейны иногда, но убедительны. А у Шмелёва – иезуитство, блудословие!.. Я взял его статью, стал редактировать для научного сборника, и вижу: это не по-русски написано! Больной человек сочинил. Я начинаю править, он упорствует: мол, видит так.
– А вы думаете ваш новый благодетель, Степан Игнатьевич, лучше? За него тоже диссертацию написали.
– Не может быть! – Юрий в отчаянии сжал голову руками.
– Да он ни бэ, ни мэ, ни ку-ка-ре-ку в науке! Пустышка, хлыщ московский. У него папа «искусствовед в погонах», вот и пристроил сыночка на тёплое место. А теперь вам, Юрий Порфирьевич, контрольный вопрос: как вы считаете, почему нами руководят безнравственные и безграмотные люди? Может, в этом суть «русской идеи»? – съехидничала Наденька.
– Мне надо осмыслить про Степана Игнатьевича, – забормотал Юрий. – Я… Это бездоказательное для меня утверждение! – Он сжал в ладони баранку, она хрустнула.
Юрий потряс головой, как бы сбрасывая с себя морок.
– А Шмелёв… – он оживился и продолжил с подъемом, – лицедей! Одна натура – благодетель, учитель. А другая – деспот, угнетатель, готовый уничтожить тебя. Вы никак не хотите понять мою простую мысль о том, что он в прелести пребывает и этим обольщает многих.
– Шмелёв – обыкновенный прохвост, паразит, – припечатала Наденька. – Не рассказывайте мне сказки о потустороннем. Козлом он вас обозвал? Обозвал. А вы ему даже путём не ответили. А потом всё на демонов сваливаете.
– Лжесмиренничество! Грешен я! – вскричал Юрий. – Шмелёв, когда обвинил меня в сутяжничестве, стал разглагольствовать, какой я недостойный. А потом о своём величии начал вещать. Он с церковными иерархами общается, у него огромная поддержка в Администрации Президента, он – генерал, действительный государственник советник первого класса.
А я ему говорю: «Вы себя возвышаете, а это – гордыня! Православному человеку следует чуждаться её!»
И тут, прямо на моих глазах, произошло чудесное. Он стих, задумался и будто в полусне вымолвил:
– Гордыня… Да, вы, пожалуй, правы.
И вышел!
А прежде хвастал: стоит ему мизинцем шевельнуть, и меня выгонят, и заступничество Степана Игнатьевича не поможет. Потому что Шмелёв – выше!
А я ему объяснял: поймите, меня в Москву государственное дело повлекло, идея, для меня деньги – воздух; он нужен мне, чтобы дышать, без воздуха я умру, но я живу не для того, чтобы дышать!..
– Идейный карьерист сто оправданий найдёт, чтобы козла стерпеть, – подмигнула Наденька.
Юрий пропустил колкость мимо ушей и продолжил:
– А знаете ли вы, что у Шмелёва – состояние? Он богатый человек, у него несколько миллиардов!.. Он учит верить в Бога, а сам никогда из святого Евангелия цитаты не скажет! Даже вы, Наденька, человек, как мне кажется, нецерковный, однажды сказали, когда я жаловался на начальство: «Не надо метать бисер перед свиньями». Я поразился тогда, как естественно вы Евангелие процитировали! Значит, оно в вас укоренено, может, даже против воли. А Шмелёв – нет, он, как чёрт ладана, Евангелия шарахается. Он свои истины глаголет, парадоксальные.
– Что без коррупции никак, на ней всё держится.
– У него много таких догматов! Помните, мы с вами к банкомату шли, вы мне денег занимали, надо было снять их? Помните?
Наденька кивнула.
– Родственникам срочный долг возвращал, денег занять, кроме вас, мне не у кого. Я вам тогда ещё про скверноприбытчество толковал. Это когда человек получает жалованье за должность, а дела не исполняет. Шмелёв меня попрекал грехом этим. И вот у банкомата люди стояли, очередь как на исповедь – на расстоянии… А потом каждый склонялся перед банкоматом, код набирал. Всё, как в церкви!..
Поймите, Наденька, сейчас надо с умом против таких, как Шмелёв, бороться. Они сильны, у них – власть, деньги, должности. Пощёчины делу не помогут. Главное – молитва, терпение. Согласны? – Юрий искательно заглянул Наденьке в лицо.
– Нет, не убедили. – Наденька улыбнулась.
– Ну хорошо. Вы мне, наверное, из кокетства перечите, вы же умная женщина, всё понимаете!.. А лично для вас – русская идея в чём?..
– В борще!
Наденька расхохоталась, видя ошарашенное лицо Юрия.
– В борще, в борще и ещё раз в борще. В капусте, в морковке, в бульоне наваристом. С любовью надо готовить, понимаете?! С хорошим настроением на стол подавать. Истина – в настоящем, наваристом борще, чтобы ложка стояла. А у нас пока так: дым густой, а борщ – пустой. Всё, Юрий, прощаемся, мне работать надо!..
Август в Абхазии
I
Ночной полёт!
Мы смотрели в иллюминаторы на оставленную землю. Золотые зёрна огней – города, селения, магистрали. Ленты рек среди кудрявых островков леса. Лоскутки полей, луговые цветы салюта – в одном из городов был праздник. И – ночь, непобедимая ночь!..
У пилота Анвара (фамилия – неразборчиво) новенький самолёт, уверенная рука. И пока мы летели в ночи, я смотрела на белое, чуть трепетавшее крыло, на дымку облаков, на краюху близкой луны.
Я думала о тебе.
Что будет, если кто-то из нас останется в одиночестве? Страшный вопрос холодил сердце. И я отступала, сворачивала, не двигаясь воображением в эту сторону.
Пилот лихо, с запасом воли и силы, посадил самолёт.
«Руками фрукты не мять!» – так начинался мой отпуск.
«Воздерживайтесь от желания и воздерживайте своих детей от желания залезть на скульптуру. Штраф – 5 тысяч рублей». Ниже шло разъяснение (на отдельной табличке): «Бог моря Посейдон держит в руках трезубец, символизирующий состояние – между прошлым и будущим. Море – это настоящее».
Море – живое, упругое, принимало меня, ласково обвивая и оберегая.
Я думала о тебе, уплывая далеко-далеко – ради тебя. Я шла по твоим следам, я возвращалась к тебе – снова и снова.
Рядом со статуей Посейдона стояла картонная коробка с прорезью – для пожертвований. С надписью: «Исполнение желаний».
И я, конечно, загадала.
Поросшие густым зелёным лесом горы – в дымке облаков, и одна гора, которую я называла «Верблюжьей» – из-за горбов, – то возникала, то исчезала в белом тумане. Вечный верблюд шёл через тысячелетия, и так же, как я, смотрели на него молчаливые моряки. Суровые, обветренные лица, грубые руки.
