Запахло грозой. Жженной бумагой. Солью. Кровью. Ветром, стихией и велл его знает, чем еще. Кривая улыбка исказила губы Лаверн, и она, запрокинув лицо к потолку, расхохоталась. Роланд почувствовал, как ползут, стекаясь к ней магические потоки источника Капитула, созданного самим Рукконом Заклинателем, закрывшим червоточину Двуречья.
Источник подчинился ей. Ей – не Атмунду, которому все эти годы с таким трудом удавалось сдерживать буйный нрав подземной жилы, выматывая себя и подчиненных магов. Источник, живущий глубоко под землей, в сотнях футов от поверхности, расправил опасные плети и вверил себя девчонке в антимагических оковах, освобождая ее и даруя силу.
Верховный отпрянул в страхе, но Лаверн вскинула ладонь, и он замер, не в силах пошевелиться. Пальцы чародейки сложились в “рогатый” жест подчинения: большой, средний и безымянный пальцы загнуты, а указательный и мизинец выставлен и смотрят на объект. Роланд однажды видел на войне, как военный колдун подчинял таким образом непокорного пленника. Тогда взятый в плен степняк толком не выдал почти ни одного секрета, а у колдуна пошла носом кровь. Колдун был слишком слаб и растратил впустую почти все силы.
После Роланду объяснили, что удерживать контроль даже над обычным человеком таким образом довольно сложно и требует огромной концентрации. Хотя иногда заклинание и считалось действенным, но применяли его редко. Роланд не представлял, сколько сил требовалось, чтобы подчинить мага, равного Атмунду по силам.
Лаверн напряженной не выглядела. Она медленно встала, поморщилась, и, припадая на левую ногу, приблизилась к верховному. Ее кожу охватило белесое сияние, энергия источника стелилась у ее ног, охватывая лодыжки. “Она себя лечит”, – догадался Роланд.
– Сними одежду, – хрипло велела Лаверн Атмунду, глядя прямо и дерзко, как когда-то смотрела на Роланда.
На нем нет ошейника, подумал Роланд. Он не подчинится.
Рука Атмунда метнулась к золотой броши, скрепляющей белую накидку. Дрожащими пальцами он поддел застежку, и тяжелая ткань упала к его ногам.
– Всю, – уточнила Лаверн.
Алмазные пуговицы одна за одной выскальзывали из петель. Минута – и дублет, расшитый серебряной нитью, упал к ногам Лаверн. Подошла очередь нижней рубахи…
Роланд стоял, не в силах пошевелиться, и неотрывно наблюдал, как раздевается верховный маг Капитула. Тот, чья сила была возведена в абсолют и чьи слова приравнивались в магическом сообществе к закону, повиновался девчонке, которую минуту назад жестоко унижал. Это ли не справедливость?
Атмунд с выражением муки на лице развязал шнурки на бриджах и, неуклюже подпрыгивая, стянул и их, обнажая короткий кривой стержень.
– Всего лишь плоть, – усмехнулась Лаверн. – Под красивыми одеждами всегда скрывается всего лишь слабая плоть.
Атмунд стыдливо потупился, прикрывая ладонями срам.
– А теперь преклонись!
Она повернула руку пальцами вниз, и Атмунд упал на пол, крупно дрожа. По его щекам текли крупные слезы, и Роланду даже стало его жаль.
– Хорошо, – кивнула чародейка. Медленно подняла руки, завела за голову и расстегнула ошейник. Некоторое время подержала его в ладонях, растерянно рассматривая, а затем склонилась к Атмунду и застегнула символ рабства уже у него на шее. – Благодари хозяйку за милость.
– Спасибо, госпожа! – сладострастно воскликнул Атмунд, припадая поцелуем к обнаженному колену Лаверн. Она брезгливо поморщилась и оттолкнула его, верховный грузно упал на пол, ободрав локоть до крови.
Лаверн повернула лицо в сторону, где стояли Роланд и Сверр. Ее взгляд – яростный и дикий – остановился на некроманте.
– Так будет с каждым, кто попытается надеть на меня ошейник, – выдохнула она хрипло.
Вопреки ожиданиям, на лице Сверра не отразилось ни ужаса, ни удивления. Роланду показалось, он увидел в его глазах гордость. Морелл улыбнулся, не отводя взгляда от Лаверн, резким движением расстегнул свой плащ и, преодолев несколько шагов, отделяющих его от чародейки, закутал ее в цвета своего рода. Лаверн всхлипнула и расслабилась, опираясь на Сверра. Только тогда Роланд понял, чего ей стоило все это представление. Все эти дни в неволе и страхе за собственную жизнь и свободу.
– Уходим, мийнэ, – сказал Сверр ласково, подхватывая ее на руки и рождая в душе Роланда дикую ревность. – Надолго тебя не хватит, а нам еще нужно выбраться отсюда.
Ульрик
Ульрик проснулся оттого, что в груди толкнулась чужая воля.
Напрягся контур, и магия, живущая в нем, взбунтовалась. Потребовала встать. Одеться. Выйти за дверь, пересечь часть широкого двора и прошмыгнуть в конюшни, где – Ульрик знал – старший конюх давно похрапывает на сеновале.
К концу недели крепкого и сурового Эрна одолевали приступы ностальгии. Он пил. Вспоминал покойную жену и троих детей, которых схоронил одного за другим. Старшенького убили во время охоты на землях Двуречья, куда он, по словам Эрна, паскудник эдакий, отправился искать службу и приключений. Девочку тринадцати лет, только сосватанную за сына молочника, скосила зеленая лихорадка. Ее смерти не вынесла жена Эрна и ушла вслед за дочерью, оставив на руках у конюха двухмесячного младенца. Несмотря на кормилицу, которой Эрн приплачивал немало из скудного своего жалования, мальчик был слаб и в конце концов умер.
Эрн нашел свое место в служении Капитулу, пусть и не в духовном плане. “Духи – они все видят, – говаривал он Ульрику, когда тот выходил размяться во двор. – Им что маг, что кузнец, что вот конюх. Живи праведно, и тебя оградят от велловой пустоши. А согрешишь, так…”
После этих слов Эрн вздыхал и отворачивался, вспоминая про насущные свои дела. Ульрик не возражал. Он вообще старался держаться подальше, что от конюхов, что от рыцарей, глядящих вроде как сквозь него, что от кузнецов, которым, Ульрик скоро уверился, плевать, что он вообще существует.
После приезда в Капитул его, конечно, допрашивали. И испытывали волю, скованную словами некроманта. Даже пытали немного, если можно назвать пытками мелкие порезы и снятый с мизинца ноготь. А потом сдались. Олинда шепнула что-то тощему дознавателю и улыбнулась так, что Ульрику стало жутко. А затем его перевели из камеры в скромные, но достаточно чистые покои у конюшен. И охрану сняли. Сочли неопасным.
С тех пор жизнь Ульрика вошла в более-менее спокойное русло, если не считать редких визитов верховной, после которых ему оставалась головная боль и спутанность сознания. Олинде не нужны были инструменты, чтобы мучить. Она приходила. Садилась в небольшое кресло у окна и впивалась в лицо Ульрика пронизывающим взглядом.
Спрашивала об императоре. О разломах и возможности не то что приблизиться к ним – пройти насквозь. Ульрик и сам не понимал, помнил только, как Сан-Мио надела ему на шею амулет с темным в красных прожилках камнем, и голос Горячего разлома стих. Ульрик помнил лишь черную суть его, вихри тьмы и кроваво-красную сердцевину. Потом он потерял сознание и очнулся уже в Вестленде, на границе Серых Топей, а значит вышли они из Болотной бездны. Но Ульрик не помнил точно, как. Он был так напуган, что едва мог назвать свое имя, а Сан-Мио подшучивала над ним, а ее сестры смеялись. Женщины вечно смеялись над Ульриком…
