Надин, девушка, которую он только что осмотрел, натягивает одеяло до подбородка и у него за спиной строит гримасу. Подавив смешок, смотрю, как он переходит к следующей койке.
– Скорей, – торопит Старая Кошелка, и мы с Суприей бросаемся за ними.
Ненавижу, когда обход проводит мистер Баттеруорт. Все на грани нервного срыва. Даже медсестры на посту отвлекаются от свежего номера «Мира женщин».
– Где у этого снимок брюшной полости? – спрашивает он, когда мы с Суприей их догоняем.
Мы начинаем рыться на тележке. Я вообще не помню ни этого пациента, ни чем он болен, не говоря уже о том, был ли заказан и сделан снимок. Мистер Баттеруорт разворачивается и сам копается в содержимом тележки, злобно фыркая и отдуваясь. Сегодня он в особенно плохом настроении. Я торопливо дописываю назначения в карточке предыдущей пациентки, но тут он выхватывает ее у меня, решив, что это карта парня на койке. Я пытаюсь ему объяснить, но он не слушает.
– Да это даже не его карта! – взрывается он через пару секунд и пихает мне ее назад.
Я роняю карту, она с громким стуком падает на пол, переворачивается, и все содержимое разлетается по полу. Бумажки скользят в разные стороны, медленно оседая по всему отделению, словно рассыпавшиеся осколки небольшой бомбы. Мистер Баттеруорт опять разворачивается и раздергивает шторы вокруг следующей кровати.
– Макс! – шипит на меня Суприя.
– Я не виноват! – огрызаюсь в ответ.
Я сажусь на корточки и начинаю подбирать бумаги, возвращая их под обложку; мне помогают медсестра и пациент, возвращающийся из туалета. Чувствую, как лицо у меня краснеет, а глаза начинает пощипывать. С начала первого рабочего дня прошло 25 минут.
Вторник, 27 января
Несусь в отделение радиологии, чтобы предпринять почти безнадежную попытку договориться о снимке. После вчерашнего унижения на обходе я не собираюсь давать мистеру Баттеруорту повод для новых, уже справедливых, обвинений.
В госпитальном буфете натыкаюсь на доктора Палаши.
– Пожалуйста, доктор Палаши, вы должны мне помочь! Мистер Баттеруорт меня убьет, если я не предоставлю ему снимок сегодня, а вчера был ужасный день, я у него уже на плохом счету, и мне просто необходимо, чтобы…
Доктор Палаши не поднимает головы от своей тарелки.
– Доктор Палаши? – зову я, стоя над ним.
Он откашливается.
– Сейчас десять минут девятого. Я еще не проснулся. Прошу, говорите медленно и разборчиво, и не надо кричать, я хорошо слышу.
Делаю глубокий вдох.
– А вы уже завтракали? – спрашивает он вдруг, поднося ко рту вилку с консервированной фасолью.
Отрицательно качаю в ответ головой.
– Тогда с этого и начнем.
Он откладывает в сторону вилку и нож, встает и возвращается с яичницей, фасолью и тостом. Только сейчас понимаю, насколько я голоден.
– Так вот, насчет вашего снимка… – говорит он, пока я поглощаю фасоль.
Если бы Льюис уже с ним не встречался, я бы женился на докторе Палаши.
Февраль
Понедельник, 2 февраля
Мой предпоследний день в хирургии. Завтра я навсегда распрощаюсь с этим отделением, поскольку, в отличие от Руби и Суприи, не собираюсь становиться хирургом. Для этого следует обладать определенным типом личности. Мир, где существуют только два варианта: резать или не резать. Мне кажется, я начал понимать, почему мистер Баттеруорт в этом так хорош. Он преуспевает в хирургии именно потому, что равнодушен к окружающим. Он видит бугры, опухоли и язвы, а не людей. Дело не в том, можешь ты разрезать человека или нет, а в том, можешь ли ты разрезать его, не дрогнув; не поддаваясь эмоциям вскрыть ему живот и посмотреть, что там внутри. С этим нелегко смириться, но если бы не такие, как мистер Баттеруорт, с их неизменной отстраненностью, способностью игнорировать суету вокруг во время операции, фокусироваться исключительно на работе, множество людей были бы уже мертвы. Но вне больницы такое поведение, конечно, отталкивает – и вполне справедливо.
После обхода Старая Кошелка отвела меня в сторонку.
– Тебе надо посмотреть на настоящую операцию, прежде чем закончить тут. Я сказала мистеру Баттеруорту, ты будешь сегодня ему ассистировать.
Вся моя жизнь пролетела у меня перед глазами. «О нет!» – истошно закричал я у себя в голове. Но только в голове. Пока я готовился воспротивиться и объяснить, почему не собираюсь остаток дня копаться в чьих-то внутренностях, пока мистер Баттеруорт будет на меня кричать, она уже ушла.
Перематываем 2 следующих часа, и вот я стою в операционной. Пот струится по моему лбу. Смотрю на свои руки, которые мистер Баттеруорт велел вытянуть вперед, а потом переложил на них живой клубок чьих-то внутренностей.
– Стой спокойно! – рявкает он, и я отчаянно пытаюсь не уронить их на пол. Настоящий ад на земле! Я в ловушке. Застываю на месте, словно статуя. Сейчас хорошо бы упасть в обморок, но этому мешает, во‐первых, гордость, а во‐вторых, мысль о том, что при падении на меня рухнет несколько метров чужих кишок. От напряжения руки начинают болеть. Потом и плечи тоже. И тут происходит нечто невероятное. Хирургические штаны медленно сползают с талии на бедра. Чувствую, как они скользят вниз, но ничего не могу поделать. Ставлю ноги чуть шире, чтобы они хотя бы не свалились до колен. Они еще немного сползают. До колен остается всего ничего.
– Прекрати возиться, – рычит мистер Баттеруорт, не поднимая головы. Руки у него по локоть в брюшной полости пациента. Смаргиваю пот. Кишки, словно гигантские розовые черви, слегка колышутся у меня в руках. Еще чуть-чуть расставляю ноги, чтобы штаны оставались на месте. В этом положении я стою весь следующий час, обливаясь потом. Ни за что не стал бы хирургом! Таким как мистер Баттеруорт нет дела до того, сваливаются с них штаны или нет. Он, наверное, ничего бы и не заметил. Я в этом даже уверен.
Вторник, 3 февраля
Сегодня интерны по всей стране переходят на другую работу. В первую среду августа и февраля мы все меняемся местами – истекает полугодовой срок. Эта массовая миграция остается незамеченной широкой публикой потому, что для переезда нам не дают выходной: приходится сниматься с места после рабочего дня, под покровом ночи, когда все нормальные люди давно уже спят. Поздним вечером дороги заполняются начинающими врачами, которые, затолкав свои пожитки в коробки и чемоданы, спешат по новым больницам. Если планируете попасть в автомобильную аварию, это самый подходящий момент.
В первый год мы должны отработать в хирургии и общей терапии, чтобы получить базовые навыки и дальше переходить к специализациям. Отбыв в хирургии положенные 6 месяцев, я должен перейти из одного отделения, набитого больными, в другое, чтобы заниматься терапией. Те, кто до этого работал в терапии, заново начинают в хирургии. Руби, Суприи, Льюису и мне повезло – мы остаемся в том же госпитале и просто меняем специальность. Большинство – не так удачливо. Флора отправляется в больницу за 200 миль от нашей. Она будет жить в больничной квартире и сегодня вечером ей придется упаковывать в коробки свои вещи.
