Я заканчиваю работу позднее обычного, но не могу просто уйти, не оставив краткой вводной для того бедняги, который придет мне на смену завтра утром. Обычно на новом месте вам дают время освоиться, пару недель делают послабления, но если вы врач, то должны немедленно взяться за дело и, словно по волшебству, сразу же знать, каково состояние каждого пациента в отделении, что показали последние анализы и где его рентгеновские снимки. Поэтому я пишу краткие заметки по каждому из больных. Потом осознаю, что моему преемнику гораздо важнее будет понимать, как избежать недовольства мистера Баттеруорта, но, исписав четыре страницы, заставляю себя остановиться. Надеюсь, он сам разберется.
Не без грусти оставляю свой пейджер на столе в ординаторской, еще не веря в то, что после 6 месяцев, в которые он управлял всей моей жизнью, я, наконец, освободился от маленькой черной коробочки, постоянно требующей внимания к себе. Он лежит там, словно новорожденный, разве что с ним не сделать трогательных фото. Конечно, завтра мне выдадут новый, но с этим мы не расставались с первого момента, как я вышел на работу.
На выходе из отделения происходит самое страшное – я сталкиваюсь лицом к лицу с мистером Баттеруортом. Неловко выдавливаю из себя вежливые слова прощания.
– Итак, Макс, на этом все?
Я тронут тем, что он не только признал факт моего существования, но даже (ничего себе!) вспомнил мое имя. Хотя навыки общения у него как у заплесневелого батона, я к нему до странности привязался, что повергает меня самого в изумление.
– Всего тебе наилучшего. Мы будем по тебе скучать, – и он пожимает мне руку. Конечно, не глядя в глаза, ведь чудес не бывает.
Прощаюсь с медсестрами, которые поддерживали меня в прошедшие полгода. Странно, что мы с ними расстаемся после всего, что пережили вместе, и странно, что через больницу постоянно проходит столько интернов, что я очень скоро стану для них туманным воспоминанием.
Остается еще один человек, с которым я должен непременно повидаться перед уходом. Это миссис Шеву – она попадала в больницу несколько раз за то время, что я здесь проработал. Ей около семидесяти. У нее раковая опухоль с метастазами в печень. Прогноз неблагоприятный. Но, несмотря на это, она – самая веселая женщина из всех, кого я знаю, и много раз смешила меня, в том числе во время обходов, до того, что я просто не мог сдержаться.
– Я ухожу, – сообщаю ей, просовывая голову в дверь.
– Вот и хорошо, ты мне все равно никогда не нравился, – широко улыбается она, и мы оба хохочем.
Внезапно осознав, что я больше не ее врач, наклоняюсь и целую ее на прощание.
В последний раз выхожу через главный вход. Завтра сюда придут новые интерны, которым придется ее лечить: утомленные, растерянные, только-только из машин и с заправочных станций.
Среда, 4 февраля
Целый день бессмысленных «первичных» бумажек, которые, по мнению непреклонной миссис Крук, мы точно не заполняли.
– Мы проработали здесь полгода, – терпеливо объясняет Суприя.
– Но вашего дела у нас нет, – стоит на своем миссис Крук.
– Да вот же моя фамилия у вас в списке. Вот тут, – тычет Суприя пальцем.
– О! – на мгновение она замирает. – Нет, это не вы, потому что эту фамилию я уже вычеркнула.
Способность миссис Крук цепляться за жизнь в нашем суровом мире не перестает меня поражать, поскольку начисто отвергает вполне обоснованный принцип выживания сильнейших. Она в одиночку опровергает всю дарвиновскую теорию; любое существо, настолько лишенное адаптивных навыков, в природе давно бы сожрали львы.
– Из какого вы госпиталя? – не сдается миссис Крук.
Суприя улыбается, не поддавшись на ее провокацию.
– Мы из этого госпиталя, миссис Крук. Мы с вами встречались уже много раз.
Миссис Крук опускает голову и поверх очков глядит на Суприю.
– Видите ли, для меня все вы, интерны, на одно лицо, – заявляет она.
– Приятно слышать, – отзывается Руби.
И мы, решив прогулять вводную лекцию, отправляемся завтракать в буфет, оставив неизменно терпеливую Суприю доказывать, что она проработала в этой больнице целых полгода.
Четверг, 5 февраля
– Итак, какую именно специализацию в медицине вы планируете выбрать? – спрашивает доктор Пайк, мой новый консультант. Сам он геронтолог. К этому моменту я уже понял, что если ты хочешь наладить отношения с консультантом, то отвечать на этот вопрос надо, называя специальность, в которой работает он. Так делают все. Прямота, особенно в медицине, – не всегда лучшая политика. Поэтому я лгу.
– Геронтология, – отвечаю я.
Он улыбается и бормочет: «Великолепно», – после чего мы отправляемся на обход отделения. В отличие от мистера Баттеруорта, который в упор тебя не видел, пока не совершишь какой-нибудь ошибки, доктор Пайк определенно мной заинтересован.
– Что вы ели сегодня на завтрак? – спрашивает он.
Ну ладно, ничего такого не было, он не спросил, но хотел спросить, я уверен.
Правда, хотя вопросы он задает охотно, ответы предпочитает трактовать так, как ему удобнее.
– Вы прошли вчера вводную лекцию? – спрашивает он, пока мы идем к постели первого пациента, мистера Фарли.
– Хм, да, но я уже проработал в этой больнице полгода, так что все это знал. Я был у мистера Баттеруорта, в хирургии, – объясняю ему.
– Ах, этот… Ну и как он вам? – интересуется доктор Пайк.
– Ну как, в целом неплохо. Надо, конечно, немного привыкнуть, но… – начинаю я.
– Да-да, я тоже так думаю, он жуткий грубиян, – заключает доктор Пайк.
Пытаюсь его поправить, объяснить, что я не то имел в виду, но он уходит вперед и, оглянувшись, повторяет:
– Да-да, совершенно согласен, грубиян. Думаю, мы с вами поладим.
Я сдаюсь и берусь за тележку с картами.
Мистер Фарли страдает старческим слабоумием уже 10 лет. Все это время жена ухаживала за ним. Но сейчас у него начали отказывать сердце и почки. Медицине ничего не остается, как отступить, признав свое поражение. Больше помочь ему ничем нельзя. Им с женой обоим за восемьдесят. Как она справлялась без всякой помощи – выше моего понимания. Он лежит с закрытыми глазами и широко распахнутым ртом.
– Все хорошо, дорогой, я здесь, – говорит миссис Фарли.
Никакого ответа. Она выглядит немного обескураженной. Ласково гладит его по щеке, что-то нашептывая, и он поворачивает голову к ней.
– Смотрите, доктор, он до сих пор меня узнает, – говорит она, обращаясь к шеренге врачей, выстроившихся в ногах кровати.
Однако все отводят глаза, а доктор Пайк мягко отвечает:
– Мне очень жаль, но тут мы мало что можем сделать. Наверное, оно и к лучшему.
