Когда сегодня утром его выписывали, ему вновь подыскали место в приюте, выдали деньги, чтобы за него заплатить, а на вторую половину дня назначили встречу в социальной службе, чтобы найти постоянное жилье. К сожалению, по пути из больницы в приют, где он должен был ночевать, мистер Сирл заглянул в бар, в котором и провел следующие 12 часов, лишившись, соответственно, выделенной комнаты и пропустив встречу с соцработником. Месяц в больнице пошел прахом. Ближе к ночи он понял, что ему негде ночевать и решил вернуться к нам в надежде на какое-нибудь пристанище. И все бы ничего, но по дороге он упал, разбил голову, и какой-то прохожий вызвал ему скорую. Когда его доставили, чувствовал он себя прекрасно, но требовал, чтобы ему предоставили место для ночлега. Я несколько часов обзванивал разные приюты, пытаясь ему помочь, но в 2 часа ночи это не имело смысла. Я объяснил мистеру Сирлу, что утром ему надо обратиться в социальную службу и заново назначить встречу по вопросу предоставления жилья. А потом, к своему стыду, велел ему уходить.
– А можно мне одеяло? – попросил он.
Я протянул ему одеяло с таким видом, будто не понимал, что он собирается провести остаток ночи на улице. Я чувствовал себя безжалостным и бессердечным, но не представлял, каким образом могу ему помочь. А еще я сердился на него за то, что, несмотря на профессиональную помощь и несколько последовательных госпитализаций, он по-прежнему оставался на самом дне. Не может система здравоохранения со своими ограниченными ресурсами быть еще и нянькой для таких вот персонажей, отмывать их и приводить в божеский вид, чтобы они вернулись к прежнему беспутному образу жизни. Если ты человек, то ты сам делаешь выбор и должен нести за него ответственность. С другой стороны, если ты врач, разве ты не должен проявлять сочувствие и помогать людям, попавшим в беду?
Он скрылся в морозной темени, двери за ним закрылись, а я пошел осматривать следующего пациента.
Среда, 3 марта
Сегодня ходили с Суприей выпить кофе в больничном буфете. Я наткнулся на нее в коридоре и был очень рад увидеть друга, да еще в таком же плачевном положении, что и я сам. По крайней мере, я так думал. Однако, не успели мы присесть за стол, как она начала пылко восхищаться профессией врача. Она обсудила свои сомнения с консультантом и с родными, и, по ее словам, получила поддержку. Ее точка зрения изменилась: теперь она убеждена, что медицина – именно то, чему ей хотелось бы посвятить свою жизнь. Она увидела свет в конце тоннеля. Отлично, что тут скажешь. Суприя тараторила с энтузиазмом новообращенного, пытаясь убедить меня в том, что работа врача нравится и мне тоже.
Но чем горячей она проповедовала, тем тяжелей мне становилось. Я слушал ее восторженные речи о том, что теперь ей больше нравится терапия, а не хирургия, и что постановка правильного диагноза увлекает не хуже детектива. Не то чтобы я думал по-другому. Просто я так не могу. Не могу не обращать внимания на бессмысленное бумагомарательство, неисчислимые протоколы, на стрессы и на тот факт, что у тебя вечно нет времени, а пациенты постепенно превращаются в раздражающую помеху, отвлекающую от заполнения карт и обходов отделений. На то, что все вокруг кажется таким холодным и бездушным, бессмысленным. Я порадовался за Суприю, но одновременно почувствовал, что она ускользает в какие-то другие сферы, куда мне доступ закрыт.
Четверг, 4 марта
– Смотри! – крикнула Мэри 2, когда я распахнул дверь кабинета.
Они соревновались, сколько мятных драже смогут затолкать в рот. Мэри 3 побеждала с большим отрывом.
Надеюсь, в следующей жизни мне повезет родиться больничной секретаршей.
Суббота, 6 марта
В эти выходные к нам вернулась Флора. Я страшно рад снова видеть ее.
– Ты в порядке, Макс? – спрашивает она.
– Как хорошо, что ты опять тут! – отвечаю я, преисполненный счастья от того, что она хоть ненадолго отвлечет меня от мыслей о работе.
Мы сидим с ней за кухонным столом, как в старые добрые времена, и вспоминаем учебу на медицинском факультете. Флора терпеть не может свою новую работу, и в глубине души я этому рад. Однако не хотелось бы превратить совместный уикенд в соревнования по самоуничижению. Надо прекратить думать о работе. Поэтому я прерываю ее сетования.
– Все будет хорошо. Не волнуйся, все знают, что первый год – самый тяжелый, и его надо просто пережить, а потом все наладится, – повторяю заученные фразы, словно автомат.
Я подозреваю, что Флору, как и меня, они нисколько не убеждают, но она этого не показывает.
– Будем надеяться, – отвечает она со вздохом.
Потом встает заварить нам чай и, обернувшись ко мне, сообщает:
– Знаешь, я больше не думаю о мертвецах.
– Каких мертвецах? – переспрашиваю я, предполагая, что это начало какой-то шутки.
– О мертвецах – всех тех, кого мы видели мертвыми и умирающими. Я больше не думаю о них. Они постоянно меня преследовали с тех пор, как я начала работать. Но теперь я практически о них не вспоминаю. Это просто… ну, часть нашей работы. Они умерли – и дело с концом. Я из-за них не расстраиваюсь.
В ответ я медленно киваю головой. Мне понятно, что Флора имеет в виду. На работе нас окружают страдающие, больные люди. Но в какой-то момент к страданиям вырабатывается иммунитет. Ты перестаешь фокусироваться на них. Я вспоминаю, как нам с Льюисом пришлось освидетельствовать ту мертвую женщину – ее имя давно стерлось из памяти, – и мы были по-настоящему потрясены. Сейчас это для меня просто часть работы, нечто, на чем больше не фиксируется мой эмоциональный радар. За неделю я осматриваю примерно пять трупов. Кого-то я знал, кого-то нет. Больше они не производят на меня того впечатления, что раньше.
– По-моему, это тревожный сигнал, – продолжает Флора. – Разве нормально так бесстрастно относиться к тому, что люди рядом с тобой умирают? Я не хочу превратиться в бессердечного монстра, которому плевать на подобные вещи.
Снова киваю головой. Это одна из сторон, которая мне не нравится в нашей работе – медленное, незаметное ожесточение сердца. Проникновение в него цинизма и равнодушия. Поначалу меня тревожило, что я слишком переживаю из-за смерти пациентов. Теперь тревожит, что я переживаю недостаточно.
Воскресенье, 7 марта
Сегодня мы с Флорой идем за покупками. Мне ничего не надо, но это не мешает скупать все подряд. Зато на целый день я забываю о работе. Потом, когда мы стоим на светофоре, чтобы перейти дорогу, вместе с зеленым светом срабатывает звуковой сигнал, и оба мы инстинктивно тянемся к своим пейджерам, прежде чем осознаем, что у нас выходной.
Понедельник, 8 марта
– На что жалуетесь? – спрашиваю я.
Мэтью примерно моего возраста, со спутанными темными волосами и легкой небритостью на лице. Порой он ведет себя немного странно, но в целом очень вежлив и обходителен. Сейчас он сидит с сигаретой в телевизионной комнате и беседует с другими пациентами.
