– Говоря по правде, я немного удивлен, что ты так легко это восприняла. Мне казалось, ты у нас феминистка, с жесткими принципами, разве нет? – отвечаю с упреком, сознавая, что бью ниже пояса.
– Если хочешь знать, он сам мне сказал, что женат. А еще, если хочешь знать, они разводятся. Доволен? Так что больше не суй нос не в свои дела!
С этими словами она встает, убегает по лестнице наверх, и остаток дня мы с ней не разговариваем.
Конечно, могло быть и хуже. По крайней мере, передние зубы у меня все на месте.
Вторник, 16 марта
– Вы с Руби что, не разговариваете? – спрашивает Льюис.
Я пронзаю его взглядом.
– И с чего у тебя сложилось такое впечатление? – сардонически отвечаю вопросом на вопрос.
– С того, что она зашла в буфет, увидела тебя и села на другом краю зала, с новичками.
Я вздыхаю.
– Ну да, она на меня злится.
Рассказываю Льюису историю с Любимчиком Домохозяек.
Льюис смотрит на меня с недоумением.
– Он точно женат. И вовсе не разводится. Если только не надумал за вчерашний день.
– А ты откуда знаешь?
– Марк ходил с ним и его женой в воскресенье на какой-то банкет в Королевском колледже. Его жена беременна. Не собирается он ее бросать.
Я совершенно сбит с толку.
– Погоди, кто такой Марк?
– Марк Палаши – он мне рассказал, что она беременна, а Любимчик поклялся ей больше не путаться ни с кем на работе. Она знает о его интрижках. Хотя не думаю, что ей известны подробности и, уж тем более, размах.
Он делает паузу, чтобы отпить глоток чаю.
– Руби надо бы быть осторожней. Вряд ли она готова к роли запасного аэродрома, но эта роль – единственно возможная.
Я гляжу на Льюиса с надеждой. Он высоко задирает бровь.
– О нет. Ни за что. Меня ты не втянешь. Сам ей говори. Я не буду, – мотает он головой.
– Но это твой долг как друга! Как коллеги!
– Ни за что на свете, Макс! Ты ее лучший друг, тебе и говорить.
Я открываю рот, но тут понимаю, что Льюис прав. Закрываю рот обратно и вздыхаю.
– Она со мной не разговаривает. Считает, что он просто мне не нравится и что я ему завидую, типа он такой знаменитый, востребованный доктор и тому подобное. Она не станет меня слушать.
– Станет-станет, просто надо выбрать момент, – отвечает Льюис.
Потом он встает.
– Только не говори, что узнал все от меня. Мы с Марком не хотели бы в этом участвовать, – с этими словами Льюис возвращается к работе, оставив меня одного за столом и Руби, молчаливо сидящую на другом конце зала.
Четверг, 18 марта
– Мы просто хотим жить спокойно, Макс, – сказала мне молоденькая медсестра пару дней назад.
– Не понимаю, в чем проблема, – прерывает мои воспоминания старшая сестра отделения.
Про себя я любя называю ее «Алебардой», но вслух этого, конечно, ни за что не произнесу. Она внушает ужас всем интернам, которым доводится с ней столкнуться. Вот про кого точно не скажешь, что она «лает, да не кусает»: еще как кусает, а лает с ожесточенностью целого собачьего приюта.
Из недр отделения до меня долетают крики миссис Линвуд. Они действительно раздражают, тут я с ней согласен.
– По правде, я мало что могу сделать, – обороняюсь.
– Вколите успокоительное и дайте нам выполнять свою работу, – отвечает Алебарда.
Подобных стычек я старательно избегал с самого начала работы. Сестры этого отделения бессчетное количество раз выручали меня из затруднительных ситуаций с больными, поэтому разыграть сейчас карту «вы сестра – я врач» будет нечестно.
Персонал уже на стены лезет от непрерывных криков миссис Линвуд, поэтому меня вызвали, чтобы дать ей успокоительное. Но я должен действовать в интересах пациентов, а не персонала. Это этическая дилемма, и я уже не могу понять, что будет правильно, а что нет. Ощущаю ужасную усталость. А еще злюсь из-за того, что, даже если решусь подставиться под удар и откажусь колоть успокоительное, миссис Линвуд меня не поблагодарит. У нее тяжелое старческое слабоумие. Она даже не поймет, что я сделал, точней, чего не сделал. Мало того, интерны в работе полностью зависят от среднего медицинского персонала, и если поссориться с медсестрами, они покажут тебе небо в алмазах. С некоторыми моими друзьями так уже бывало.
Как интерн терапии, я совмещаю работу в кардиологии и гериатрии, которую ныне политкорректно называют «уходом за людьми старшего возраста» (но это, я уверен, ненадолго, потому что аббревиатура этого названия, Care of Older People, СООР, звучит в точности как сеть продуктовых магазинов, а это, согласитесь, не самое привлекательное место работы для врача). Из двух направлений гериатрия мне дается куда тяжелее. Здесь я повидал множество по-настоящему грустных, угнетающих вещей. Старики становятся для общества обузой. Люди с проблемами психики тоже превращаются в изгоев. У бедняжки миссис Линвуд случай тяжелый вдвойне: она старая и сумасшедшая. На что ей надеяться? Никто не станет меня упрекать, что я уколол ей снотворное, но собственная совесть мне не позволяет.
Иду в бокс, куда положили миссис Линвуд. Из ее карты я знаю, что кричит она постоянно. Укол успокоительного – лишь кратковременное решение, а если делать их часто, могут развиться серьезные побочные эффекты.
Она нисколько не расстроена. Собственно, когда я подхожу к кровати, она сначала окидывает меня пустым взглядом, а потом разражается смехом. И снова кричит. Появляется молоденькая медсестра с радиоприемником.
– Давайте попробуем, может, притихнет на какое-то время, – предлагает она.
Я включаю приемник и ловлю местную радиостанцию. Казниться за то, что вынудили пациентку слушать Бритни Спирс, будем позже. Похоже, прием сработал: она затихает. Ухожу из отделения с острым осознанием того, что подлинную проблему мы так и не решили.
После полудня, когда я стою в очереди в буфете, ко мне подходит Барни.
– Эта наша пациентка, миссис Линвуд, ужасно раздражает, да? Мне вчера сестры на нее жаловались, – говорит он.
– А, та, что кричит? Это да, – соглашаюсь с ним. Потом, гордый своим новым открытием, добавляю:
– Но она затихает, если включить радио.
– Да ну, я просто колю ей снотворное. Вырубаю, и все дела, – безразлично пожимает он плечами.
Я чувствую, как гнев волной поднимается у меня внутри. Хотел бы я накричать на него, обвинить в том, что он усыпил пациентку, только чтобы облегчить медсестрам жизнь, заявить, что отказываюсь молчать… Мне стыдно, что ничего этого я не сделал. Я не хочу устраивать сцен и не хочу считаться занозой в заднице. Бормочу в ответ какие-то слова, усаживаюсь один за стол и в полном молчании поедаю свой ланч.
