– Прости, Макс, его только что перевели из хирургии. Он поступает в твое отделение. Но там ничего сложного. Нападение, сломанная рука и травма головы. Он тут просто для реабилитации. И надо будет определиться, где ему жить после выписки, – говорит Рашель.
Я глубоко вздыхаю. Еще один старый и больной пациент вдобавок ко всем остальным.
Открываю его карту. Мистер Морис Голдблатт, 82 года. Результатов анализа крови в карте нет, поэтому я их распечатываю и злобно заталкиваю под обложку, а потом отправляюсь на осмотр. Там, в боксе, на краю кровати, с повязкой на левом глазу, царапинами на лице и груди и огромным синяком через всю щеку сидит Морис. Наш Морис – тот человек, который, с тех пор как умерла его жена, неофициально убирал в докторской дежурке. Морис, на которого 2 недели назад напали какие-то придурки, украв всю пенсию и его велосипед.
– Здравствуйте, доктор. Очень жаль, что все так вышло. Честно, мне гораздо лучше, – начинает он, едва меня увидев.
Я чувствую себя ужасно от того, что никто из нас не знал, что он попал в госпиталь, не говоря уже о том, через что ему пришлось пройти. А еще я страшно разъярен, потому что он пострадал от рук каких-то гадов, которые понятия не имеют, насколько это добрый, безобидный и непритязательный человек. Им все равно. Но ведь и мне только что было все равно. Я воспринял Мориса просто как очередного пациента, которого должен оформить; как еще один номер, который должен вычеркнуть из своего списка.
Четверг, 25 марта
Сегодня утром я рассказал про Мориса Льюису, и к обеду он развил бурную организационную деятельность. В дежурке появился плакат с просьбой о пожертвовании на подарок «к выздоровлению», а на кофейном столике – открытка, которую все мы должны были подписать. Кстати, пакетиков с чаем там не было: только сейчас мы осознали, что это Морис нам их приносил.
– А я думал, они бесплатные, от больницы, – пробормотал Барни, когда мы пришли к этому выводу.
Подозреваю, что Барни, с учетом его аристократического происхождения, вообще многое считает бесплатным.
Нападение на Мориса объясняло также отсутствие в дежурке свежих газет и молока. И мусор ведь тоже никто не выносил. По сути, без него дежурка перестала функционировать. На смену порядку пришел хаос.
Пятница, 26 марта
Доктор Палаши и Максина снова ссорятся.
– Теперь он куда-то задевал таз и грудную клетку, – возмущается она, пока я ползаю по полу в поисках снимка, который заказывал для одного из своих пациентов.
– Я их не терял! – кричит он из своего кабинета.
Максина закатывает глаза и шепчет:
– Терял, точно!
Доктор Палаши продолжает настаивать на своей невиновности, но она его реплики игнорирует.
– Ну ничего, скоро они перестанут теряться, – сообщает она.
– В каком смысле? – спрашиваю, стоя на коленях на полу и перебирая следующую кучу.
– У нас компьютеризование, – торжествующе заявляет Максина.
Я не уверен, что это правильное слово, но в целом понимаю, о чем идет речь.
– То есть вы переходите в цифровой формат?
Глаза ее загораются.
– Да-да, цифрофикация. Во всем отделении. Больше никаких снимков на пленке, все только в компьютерах. Снимки будут попадать в какой-то компьютерный чип, – туманно объясняет она.
Подозреваю, что Максина не до конца представляет себе описанную технологию. Также мне интересно, понимает ли она, что вот-вот лишится работы: отказ от снимков на пленке означает, что их больше не придется разбирать и регистрировать. Деятельность, которой она посвятила столько лет, больше не потребуется.
– Кстати, меня отправляют на какие-то курсы, чтобы я научилась, как обращаться с новой компьютерной системой… То есть, я заходила в этот… – она запинается, – ты знаешь, в этот…
– В Интернет! – выкрикивает доктор Палаши из своего кабинета.
– Ну да, точно, в Интернет. Мне дочка показала. О, это потрясающе, – говорит она, восторженно тряся головой.
– Ох уж эти луддиты! – следует ответ из безопасного укрытия врачебного кабинета.
Ухожу, оставляя их вдвоем. Возвращаясь по коридорам к себе в отделение, я думаю о том, как натиск современных технологий может сказаться на Максине, живом анахронизме цифровой эпохи. Возможно, вместо того, чтобы перекрикиваться через дверь, она будет слать ему электронные письма.
Суббота, 27 марта
Утром меня разбудил телефонный звонок. Я решил не обращать внимания. Телефон снова зазвонил. Я снова не взял трубку. Мобильный стоял на вибрации, и по его жужжанию я понял, что мне оставили сообщение. И еще одно. Наконец, любопытство взяло верх, я выбрался из постели и покопался в карманах брюк, ища трубку. Там было четыре неотвеченных вызова и СМС от сестры: «У бабушки сердечный приступ. Перезвони, как только сможешь».
Через 10 минут, полностью одетый, я уже несся к железнодорожной станции.
По прибытии в больницу – обычную государственную на окраине городка, в двадцати милях от того места, где живет бабушка, – я целую вечность метался в поисках ее отделения. Один знак указывал в одну сторону, другой – в другую. Интересно, в нашей больнице люди блуждают точно так же? Я ощущал себя потерянным и беззащитным: я не привык быть в госпитале чужаком. Эти чувства только усилились, когда я наконец отыскал бабушкину палату. Мама с сестрой уже были там; дедушка ушел купить им поесть (и заодно узнать счет сегодняшнего матча). Против собственной воли я просмотрел бабушкины назначения, выспросил у сестер показатели давления, подозрительно уставился на экран электрокардиографа. Я не мог переключиться, хотя и знал, что эмоциональная вовлеченность мешает мне объективно оценить ее состояние. Я понимал, что с точки зрения персонала мне лучше было принять роль пассивного наблюдателя, предназначенную родственникам, но ничего не мог с собой поделать. Почему ей не назначили вот этот препарат? Почему вовремя не записали показания в листок? Когда кардиолог ее осматривал?
Все это время бабушка спокойно лежит, выполняя все, что просят медсестры, слушает задерганного доктора, явившегося по моему требованию, улыбается и кивает, как примерная пациентка. Я же изнемогаю под грузом вины за то, что мало времени проводил с ней и явился только сейчас, когда у нее стало плохо с сердцем. Ненавижу быть на стороне родственников, не имея никакой власти и контроля. Теперь я понимаю, что чувствуют семьи моих пациентов. Уже не в первый раз я стою посреди больницы и отчаянно боюсь.
Воскресенье, 28 марта
Сегодня бабушка уже садилась. Она чувствует себя гораздо лучше – по ее словам. Сестра успела подружиться с дерматологом, которого встретила в больничном буфете. Он-то, сообщает она, и поможет ей справиться с сыпью.
Понедельник, 29 марта
Сегодня я остался с бабушкой.
