Пятница, 14 мая
Сначала по коридору мимо меня пробежала реанимационная бригада. Я не обратил на это внимания, поскольку сегодня в ней не дежурил. Час спустя, уже в отделении, я наткнулся на Руби и реанимационную бригаду, возвращавшихся по коридору обратно. Они шли молча, медленно, словно в шоке. Руби заметила меня, подошла ближе и взяла за руку.
– Боже, Макс, я только что видела настоящий ужас!
Казалось, она вот-вот расплачется. Обычно Руби удается сохранять спокойствие, как положено врачу. Мало что может вывести ее из равновесия.
– Что? Что случилось? – спросил я.
Но тут доктор Пайк двинулся по отделению с обходом, и, прежде чем она успела ответить, мне пришлось его догонять.
– Встретимся в обед! – крикнула Руби мне вслед, пока я бежал за доктором Пайком и Барни.
Все утро ее слова крутились у меня в голове; в обед я вызвал ее по пейджеру, и мы встретились в дежурке. Там же я обнаружил Суприю: она обливалась слезами, а вокруг стояли Льюис, Руби и несколько членов реанимационной бригады, работавших этим утром.
– Ну же, не надо, не плачь. Ты не виновата, – уговаривал ее кто-то.
Я шепотом спросил Руби, что происходит, и она отошла со мной на кухню.
– Утром у Суприи умер пациент. Мы получили срочный вызов, но спасти его не смогли, – тихонько проговорила она.
– О, понятно, – ответил я, все еще не совсем понимая.
Люди в больницах часто умирают. Почему Суприя устроила из-за этого такой шум?
– Макс, я раньше ничего подобного не видела, – Руби сглотнула. – Это было ужасно! Бедняга! А Суприя во всем винит себя.
Пациент Суприи, объяснила мне Руби, поступил прошлой ночью со вздутием живота и спутанным сознанием. Терапевты отправляли его к хирургам, хирурги – к терапевтам. После коротких дебатов было решено положить его в терапию, в палату Суприи, но хирурги запросили компьютерное сканирование брюшной полости. У него была инфекция мочевыводящих путей и, похоже, большая грыжа: петли кишечника выступили через щель в брюшине, отчего раздулся живот. Кроме того, в печени обнаружилась громадная опухоль, распространившаяся и в кишечник тоже. Это был один из тех тяжелых пациентов, от которых стынет сердце: проблем столько, что ты не знаешь, за что хвататься, да и стоит ли вообще начинать.
Утром Суприя обратила внимание, что ему стало хуже. Старший врач попросил ее назначить сканирование и связаться с хирургами, чтобы те еще раз осмотрели пациента. Но во время спешки на обходе она перепутала пункты в своем списке дел и до полудня про него не вспоминала. Когда сестры вызывали ее по пейджеру, сообщив, что у него запор, у Суприи промелькнуло в голове, что ему что-то назначали, но что? Она была занята с другим пациентом и решила, что дело подождет. Когда медсестры забили тревогу, – у него началась обструкция кишечника, он совсем ослабел и начал бредить, – было уже поздно. Состояние пациента стремительно ухудшалось. Суприя бросилась звонить хирургам и старшему врачу. У мужчины началась неукротимая рвота. Его стало рвать собственными испражнениями из-за давления в брюшной полости. Он их вдохнул, захлебнулся и умер.
Я слышал, как Суприя рыдала за дверью. От того, насколько страшной оказалось его смерть, ей было еще хуже. Я сразу вспомнил, как чувствовал себя после случая с миссис Лэмприл. Ужасное ощущение своей некомпетентности и беспомощности. Конечно, тот пациент все равно бы умер, со сканированием или без. Результаты в любом случае были бы готовы не сразу. Но по собственному опыту я знал, что это не имеет значения. Знать и чувствовать – разные вещи. А я точно знал, что чувствует Суприя.
Понедельник, 17 мая
Сегодня мы с Суприей пересеклись в дежурке. Пару минут я старался не встречаться с ней взглядом, поскольку не знал, что ей сказать. Она по-прежнему выглядела так, будто вот-вот расплачется. Наконец, молчание стало невыносимым, и я решился:
– Слушай, Суприя, про того парня, что умер в пятницу… – начал я.
Она подняла глаза.
– Я не хочу об этом говорить, Макс. Извини.
Однако что-то в ее взгляде, в том, как дрогнула ее нижняя губа, подсказало мне – она хочет. И тут вдруг Суприя воскликнула:
– Я просто считаю, что это я виновата. Я убила его. Человек умер потому, что я слишком занятая, задерганная и глупая.
Она подписывала свидетельство о смерти и сегодня утром осматривала тело, перед тем как его забрал представитель похоронного агентства, – этим занимается тот врач, который выдает разрешение на кремацию.
– Они даже не обмыли труп, Макс. Это было кошмарно. У меня ноги подкосились, стоило мне его увидеть, и санитар из морга усадил меня на стул.
Я выслушал ее рассказ о том, как она чувствовала себя из-за этой смерти, как не понимала раньше, насколько она слаба, и как подобная ситуация способна подрубить прямо под корень. Как все выходные она пересматривала свои планы на будущее и собиралась вообще бросить медицину.
В ответ я вспомнил о своей Большой Ошибке и о том, как чувствовал себя тогда. Сказал, что это не халатность, а действительно ошибка, и, хотя она не умаляет трагизм ситуации, это не значит, что весь груз вины лежит исключительно на нас. Рассказал про доктора Палаши и его слова. Впервые я собрал разрозненные аргументы вместе, привел их в относительно стройный порядок и произнес вслух.
Идя назад в отделение, я размышлял о том, что говорил Суприи, понимая, что в действительности обращался сам к себе. Я пришел к выводу, что если позволить одному происшествию, одной ошибке изменить твой жизненный путь, это будет еще большей ошибкой. Мы с Суприей сделаем для людей гораздо больше, если останемся и продолжим работать врачами, чем если признаем свое поражение и уйдем. А еще я думал про мистера Кирожака, который постоянно нуждается в помощи, – став консультантом по управлению, я точно ничем ему не помогу. К моменту, когда я добрался до отделения, решение было принято – я остаюсь в медицине. И словно тяжелый груз упал у меня с души.
Вторник, 18 мая
На прошлой неделе я обнаружил в больнице секретную службу, о существовании которой до сих пор не имел понятия. Случаются ситуации, в которых медицина бессильна. Никакие снимки, анализы крови и лекарства, имеющиеся в нашем распоряжении, помочь не могут. Потом они долго вспоминаются: случаи, в которых ты вынужден был сдаться. Однако служба, на которую я наткнулся, помогает в самых безвыходных ситуациях – настоящая панацея перед лицом безнадежности. Вы спросите, что это за чудо-средство? «Звонок священнику». Для растерянного интерна – настоящий дар небес. Раньше я считал, что только доктора да те, кто так и не разобрался с мобильным телефоном, до сих пор используют пейджеры. Однако по всей стране днем и ночью, положив пейджер рядом с рюмочкой шерри и свежим номером «Радио Таймс», сидят священники на дежурстве. Можно даже выбирать вероисповедание. Это как доставка пиццы. На больничном коммутаторе есть их номера, ты просишь тебя соединить, и через полчаса – бинго! – твои молитвы услышаны: священник приезжает.
