– Здесь реанимация, а не проходной двор! Дамочка, вы спятили тащить сюда малыша?!
Я с этим грозным крикуном была согласна – им здесь не проходной двор. А моей душе больше не нужны куриные бульоны – если разобраться, они никогда ей и не были нужны.
– Куда?! Молодой человек, а вы ей кто?
– Попробуй еще раз ко мне прикоснуться, чувак, – а вот этот спокойный, почти равнодушный голос я где-то слышала, – и я куплю всю эту больницу, потом растяну на дыбе каждого по очереди. Ты будешь моим любимцем, то есть первым. А нет, пойдешь на дыбу после того, как я найду всех чертей, которые выдают права всяким дебилам. Кто тому уроду вообще разрешил за руль сесть?
– Да что вы себе позволяете?
– Григорий Алексеевич, сделайте что-нибудь, – снова женский плач, жалобный, как скулеж собаки, – хоть что-нибудь…
И вдруг грозный голос в стороне смягчился:
– Вы должны настроиться на плохой прогноз, травмы не совместимы с жизнью. Примите мои искренние…
И знакомый мужской голос совсем рядом с моим лицом – тихий, но злой:
– Этого не может быть. Смерть не имеет права брать того, кто получил бессмертие.
– Григорий Алексеевич, так она же…
Рык какой-то. Или просто очередной провал был резче предыдущих и сопровождался ветром в ушах.
– Мамаша, хватит выть! – О боже, и это еще не конец внешней свистопляски? – Достали. А еще плетут про яблоню и яблоко. Что-то я ни разу не слышал, чтобы ваша дочь так выла – орала, бывало, но не так раздражающе. И то, после того, как увидела мой наборчик дилдо, то есть повод был. Эй, санитар! Выпроводи отсюда посторонних. Да насрать мне, что ты главврач… Вася, честное слово, загрёб путаться под ногами.
– Я теперь не Вася, а Мишенька. Я на другом этаже в детском отделении лежу после черепно-мозговой. Уже давно. Видят, что здоров, а выписать не решаются.
– Так и дуй туда, пока я тебя снова не убил. К тебе у меня, кстати, полно вопросов, так что не искушай.
Грохот такой-то. Я попыталась снова погрузиться в себя и больше не прислушиваться к хору голосов. Ничего не важно, кроме куриных бульонов… или чего-то другого?
– Терпи, моя Любовь, я трубку вытащу. Если сдохнешь – клянусь, твой труп пожалеет, что не испарился. А если мы вместе справимся, тогда будут тебе парашюты и экстремальные гонки – все, как ты любишь.
И после этого возникло полузабытое ощущение – поцелуй, но недвижимый, как сцепленные воедино губы. И правда, самое время целоваться. У меня же других забот сейчас нет. Где там спасительная кома?
Но это оказалась не кома, а какой-то сон – в него не падаешь со всего размаха, а будто погружаешься, хоть и быстро. И нет того щемящего чувства безнадежности от очередного рывка вниз.
И сознание вдруг – прямо во сне, бессистемное, перепутанное – отпустило пружину, начало подкидывать картинки, привычную дремотную мешанину: тряпки-шваброчки, измученная Татьяна, выскочивший из головы термин на экзамене, эгоистичный симпатяга, который внезапно превращается в прекрасного, но грязно ругающегося, принца. Эх, его еще воспитывать и воспитывать… Или оставить в покое, потому что каким-то образом он неожиданно для всего мира решил измениться сам. Даже если мы не справимся, моя любовь, то я, кажется, успела сделать все, что могла.
Эпилог
Гребаная цивилизация! Людишки расплодились, словно это и есть смысл их существования, но притом сами обвешались девайсами и то же проворачивают со своим потомством. Пытаются молиться богам, но не тем и не так. Бесят конкретно, а всем серьезным угрозам противостоят своей многочисленностью. Даже мои любимые крысы завидуют такой наглости.
Но чтобы вписаться, надо непременно демонстрировать отсутствие эгоизма и постоянную нелепую страсть к самопожертвованию. Только демонстрировать, необязательно верить в их разумность, – именно так большинство из них и поступает. Всякие магнаты-меценаты, главные мировые фокусники, фактически возводят себе алтари полубогов, чтобы получить еще больше влияния на тех, кто в эти фокусы верит. Мне нравятся настолько безнравственные личности, ничего святого нет – они побеждают Добро ежедневно, без моего участия. Вот только у Добра есть одно неприятное свойство: оно никогда не выигрывает, но и само по себе непобедимо. Следует принять его уже как данность, фоновый раздражающий звук.
Бульдозерист Гриша, явившись в столицу и обладая всего лишь документами и небольшой суммой наличности, точно знал, что на дне не останется. Есть такая судьба – никогда не быть на дне. Суперважная сила, бо́льшая, нежели бессмертие или умение переноситься в любую точку мира. Тьма снабдила ею всех своих сыновей, как Свет снабдил всех своих дочерей назойливым занудством сворачивать горы, даже не трогая эти горы.
Каждое утро я начинаю с того, что просматриваю сводки последних местных новостей и рекламных кампаний – и что же вижу? Некая мармеладная фабрика, еще недавно выскакивающая в первых строчках поисковиков, постепенно исчезает, становится обычной, ничем не примечательной, на радость конкурентам. Вторым моим утренним делом является безудержный хохот над придурками, которые выбрали молиться не тем богам. Надо было молиться моему темнейшеству, тогда все продолжали бы выигрывать. Второе утреннее дело обычно происходит в моем исполнении так громко, что Люба просыпается, каким-то образом обнаруживает меня в одной из комнат, а потом несколько секунд укоризненно смотрит. Приходится притихнуть, а то еще догадается, что на самом деле я никогда не переставал быть эгоистом.
Я не меняюсь. Совершенству некуда меняться, если пути вниз не рассматривать. Лишь в мелких деталях. Вот тот самый фонд помощи пострадавшим в авариях теперь видит меня часто и искренне вовлеченного. Разумеется, мне плевать на инвалидов, но очень даже не плевать на скорость их реабилитации – пусть пострадашки выживут, пусть заново ощутят себя людьми и засудят каждую сволочь за рулем, которая довела их до такого состояния. А лучше я потом свой фонд организую – с толпой юристов и неограниченными финансами, а то жертвы иногда бывают жалкими: придумывают себе, что на суды у них не осталось здоровья и нервов. Только гляньте на таких неудачников! Ты, мать твою, ногу потерял по вине какого-то пьяного ублюдка, и тебе не хватит нервов ему засадить ответкой? Так ной дальше. К счастью, у меня как раз обилие злости и нервов, на каждого найдется. Люба очень одобряет это мое увлечение – ей невдомек, что я не стал лучше, а нашел способ приятного удовлетворения своих интересов. Ведь жертву аварии может дома ждать кто-то очень злой. И ему будет грустно услышать такие новости. Я есмь Зло, я не могу допустить, чтобы плохие люди – а все люди в чем-то плохие – не дожидались своих Чистильщиц дома. Чтобы Люба не догадалась о моих мотивах, сам начал водить машину так медленно, как больная черепаха без лапок. А то еще начнет визжать, что никаких, дескать, выводов делать не умею. Хотя не умеет она. Глупая она немного, человечностью ограниченная, но искренняя и с капитальными заскоками – все, как я люблю.
