– Еще слово.
Я сдавленно кричу.
– Я не шутил.
Он тянет вниз, вынуждает опуститься на колени, согнуться, распластаться на полу, поджав под себя колени.
– Я не прощаю оплошностей. Никому. Но сейчас сделаю исключение. Конечно, без языка с тобой будет куда проще общаться. С другой стороны – чем ты тогда будешь вылизывать мой член и яйца?
Он отпускает меня.
Кашляю, давлюсь слюной.
– Собирайся. Мы поедем на выставку.
Вытираю рот. Дрожу.
– В десять вечера?
– Программа рассчитана до полуночи.
Я медленно поднимаюсь.
– Переодеваться не нужно, – говорит Чертков.
Я вытираю губы, с трудом шевелю языком.
– Зачем мне туда ехать? – спрашиваю тихо.
– Потому что я хочу. Достаточная причина?
Молчу.
– Я намерен приобрести картину, – он улыбается. – И я намерен продемонстрировать всем другое свое вложение.
– Я должна надеть колготы. И белье. Ты опять порвал все.
– Надень чулки. Трусы тебе не понадобятся.
– Что ты собираешь со мной делать?
– Нагнуть посреди галереи и отыметь на глазах у всех, – смеется.
Я прикусываю губу, чтобы не заорать.
– А теперь я пошутил. Улыбнись. Почему такая испуганная? Считаешь, я бы смог вырвать тебе язык? Это требует довольно больших усилий. Проще отрезать. И наблюдать, как ты истекаешь кровью.
Он поглаживает мою щеку.
– Твой отец считает, что я тебя недостоин. И признаюсь, я задет этим. Неужели он считает, я не сумею о тебе позаботиться?
Я дергаюсь от его неожиданной ласки.
– Пожалуйста, я не хочу никуда ехать, – протестую.
– Разве я спрашивал? Жду внизу.
Он разворачивается и уходит, а я не знаю, как справиться с истерикой.
– – -
Я начинаю понимать, что происходит, только когда мы приезжаем непосредственно на выставку. Достаточно увидеть имя художника – Евгений Бобырев. Я прекрасно знаю этого человека. Мы дружили в детстве, почти одногодки, он чуть старше. Наши родители вели общие дела, много общались. Мы отдыхали вместе, играли.
Да, это действительно выставка, а не очередной клуб, больше смахивающий на притон. Но лучше бы Чертков опять привел меня в «Вавилон» или даже в место похуже.
Что он задумал? Унизить меня на глазах у друга детства?
Хотя какая разница. Плевать я хотела на этого Бобырева, мы сто лет не общались. Несколько раз пересекались на каких-то мероприятиях. Он периодически отправлял мне приглашения на свои выставки, но я так и не посетила ни одной.
Чертков думает зацепить меня побольнее, только не рассчитал удар. Это все мимо, пройдет по касательной.
Или он и правда собирается приобрести картину?
Понятие «искусство» целиком и полностью диссонировало с образом Черткова. Я не представляла его в галерее. До сегодня.
Надо сказать, он и тут смотрелся гармонично. В конце концов, у него был не самый худший вид. Не слишком интеллигентный, но и не откровенно быдловатый. Если не учитывать грубые повадки.
То, как он двигался, как изучал окружающих. Настоящий хищник среди овец. Это сразу бросалось в глаза. Опасность, исходящая от него ощущалась на физическом уровне.
Здешняя публика была поспокойнее, чем контингент, среди которого мне доводилось лицезреть его прежде. И все-таки моей фантазии не хватало, чтобы представить, как Чертков покупает тут картину.
Я легко могла вообразить его с оружием. Длинные пальцы скользили бы по гладкой, безупречной стальной поверхности, сжимали бы резную рукоять. Или бы смыкались на револьвере. Сжимали бы охотничье ружье. Винтовку.
Но я не видела его в музее, изучающим произведения искусства.
Сейчас он двигался точно голодный зверь, присматривал себе добычу. Женщины оборачивались, провожали его заинтересованными взглядами. Они видели в нем лишь красивое животное, не ведали, какой жуткий монстр скрывается внутри, таится под столь привлекательным обличьем.
Впрочем, с некоторыми людьми он не был монстром. Например, с той девушкой в кафе. С ней он проявлял нежность и ласку.
При этих воспоминаниях сердце снова защемило… от раздражения. Так мне хотелось верить и объяснить смятение чувств.
Это действительно раздражает. И это обидно.
Уверена, ее бы он не трахал. Не посмел бы разложить прямо на полу, не заталкивал бы гигантский член в задницу. Не заставлял бы заглатывать по самые яйца. С ней он бы занимался любовью. Долго, трепетно. Ее он бы ласкал, целовал везде. Хотя кто знает, может он таким брезгует.
Но как он держал ее пальцы в кафе, как с ней говорил. Как с человеком. Как с достойной личностью.
А я для него… просто грязь. Мусор. Обычная шлюха.
Приличную девушку так не трахают. Что же – верно. Разве я приличная? Нет, ни капли. Я стерва, сука и тварь.
– Ты ничего не замечаешь? – вдруг спрашивает Чертков.
И я мгновенно напрягаюсь.
Что он опять затеял? Заранее готовлюсь к новой гадости с его стороны.
– Нет, – признаюсь честно. – А должна?
– Неужели действительно не понимаешь? Когда смотришь на эти картины, у тебя не возникает никаких ассоциаций?
Да не смотрю я на эти картины.
Я смотрю только на тебя, ублюдок.
Нервно закусываю губу, обвожу взглядом полотна.
Что я должна здесь заметить? Что тут такого необычного и примечательного?
– Я не специалист, – пожимаю плечами.
– Я тоже, – хмыкает. – Но ты, видать, совсем черствая.
Он всегда найдет повод нанести оскорбление.
– Ну, просвети, – бросаю ядовито. – Раскрой секрет. Или и дальше будешь играть в загадки?
– Как называется выставка?
– Богиня.
– Вот вам и ответ, Катерина Олеговна, – говорит с издевкой. – Кто у нас богиня? Только вы.
Я не сразу понимаю, о чем он. Очередная насмешка. Так мне сперва кажется. Но Чертков продолжает уже серьезнее:
– Может стиль абстрактный, но если приглядеться… неужели не видишь? Все картины посвящены одной женщине. На всех изображена единственная героиня. Разная и в то же время абсолютно одинаковая. Печальная. Страстная. Задумчивая. Мечтательная. Тут повсюду один человек.
– Хочешь сказать, он везде нарисовал меня? Абсурд полный. Зачем ему…
Я осекаюсь, наконец, разглядев картину напротив. Перевожу взгляд. Вижу соседнее полотно. Впервые вижу. По-настоящему.
