Опять.
Держит крепко. Не позволяет ускользнуть, не дает вырваться.
А кто-то защелкивает наручники на запястьях.
– Не верю, что она никогда не сосала Андрею, – комментирует незнакомец.
Какой именно? Не знаю.
Затравленно озираюсь. Содрогаюсь.
Один член упирается в мои губы, другой шлепает по щеке.
– Будет вкусно. Я обещаю.
Гадкий смех. Отовсюду. Сколько их здесь?
– Давай, голубка, – что-то гладкое и холодное прижимается к горлу. – Видишь, к тебе уже очередь выстроилась. Не разочаровывай гостей.
Член по-прежнему пытается протаранить мой рот. Я делаю вид, будто сдаюсь, позволяю проникнуть внутрь, притворяюсь покорной, плотно обхватываю губами, а потом резко сжимаю челюсти.
Восхитительный вопль.
Тянет расхохотаться, но я занята. Наслаждаюсь местью. Пусть мелкой, не важно, хотя бы такой.
– Голубка, – сетует Маврин.
Гладкое и холодное перемещается от горла к спине, нагревается, вбирая тепло взмокшей кожи.
– Андрей! – я срываю голос.
Кого еще я могу позвать на помощь?
– Пожалуйста, Андрей…
Нож врезается в спину, вырывая дикий вопль.
– Это тебе первая зарубка. На память. Я научу тебя хорошим манерам.
– Андрей!
Я продолжаю орать, звать, умолять. Но это ничего не меняет. Я предпочитаю думать, что Андрея тут нет.
Иначе почему он не приходит на помощь? Почему?!
Он просто не слышит. Не может. Его убили, наказали за неповиновение. Я не хочу думать, что он развернулся и ушел, бросил меня растерзание этим мразям.
– Давай, соси прощение, – ржет кто-то.
– Соси, сука, – вторит ему другой голос.
– Держи ее, покрепче, чтоб без фокусов, – распоряжается еще один.
Восемь.
Включая Маврина.
Я могу их сосчитать. Легко. По членам, которые загоняют в мой рот.
Девятый незнакомец сыплет проклятьями и удаляется. Надеюсь, я надолго вывела его из строя. А может навсегда? Вряд ли он сумеет изнасиловать кого-нибудь в ближайшее время, зато остальные не упускают возможности получить свое.
Они не могут заставить меня доставлять им удовольствие. Но могут держать мой рот открытым достаточно долго, чтобы вставлять туда член на всю длину и трахать.
Я сопротивляюсь из последних сил. Дерусь, вырываюсь, царапаюсь, извиваюсь, пытаюсь использовать кулаки. Но это не от смелости. Я просто не верю, что меня выпустят отсюда живой, а значит, и терять больше нечего.
Их запах, их вкус. Их лица, их голоса. Это жутко, омерзительно, невыносимо. Но это уже не имеет значения.
Я продолжаю звать на помощь Андрея. Даже беззвучно. Даже когда мой рот полностью заполнен кровью и спермой. Даже когда нечем дышать, и это не от того, что очередной член загнали в глотку до предела, а от того, что… нечем. Ведь во мне просто ничего не осталось.
Я взываю к Андрею, потому как бог точно не слышит, и нужно зацепиться за любую соломинку, за все, что угодно. Ни отец, ни брат не спасут. Никто не спасет. Небеса слишком далеко отсюда. Вне зоны доступа.
Маврин руководит процессом, режиссирует и принимает активное участие. Говорит как меня положить, в какую позу поставить. Только старания напрасны. Я не даю им то, чего они так хотят. Я не ломаюсь.
Холодный пол. Тяжелые тела. Липкие, потные.
Меня тянут за волосы и укладывают на спину, сжимают челюсти так, что лицо немеет. Кто-то садится сверху, прямо на голову, загоняет член в горло. А кто-то раздвигает ноги, натирает низ живота, пытается возбудить, однако средство не работает.
– Сухая, – констатирует факт. – Что за дерьмо?
– Добавь еще.
– Шприц, – командует Маврин.
Мне делают укол, но эффекта все равно нет.
– Другие слетали с катушек, а эта как неживая.
– Помнишь ту рыжую? На прошлой недели. Она в момент раскраснелась, сама меня на спину завалила и скакала так, что чуть член не оторвала. Бешеная кобылка. Никак не могла насытиться. Даже жаль было убивать.
– Точно. А грудастая? Ну с пирсингом и вставными титьками.
– Такую хрен забудешь.
– Верно.
– Мой хрен всегда ее помнить будет. Сосала и причмокивала! Выдоила до капли…
– Да всех перло на трах!
– Кроме трупов.
Их смех отдается вибрацией в моем позвоночнике.
– Теперь понятно почему Князева засиделась в целках.
– И женишка под стать нашла.
– Даже я ее завести не в силах.
– Ладно ты. Я с ней импотентом стану. Резиновая вагина поприятнее будет.
– Тихо, – говорит Маврин.
И остальные моментально затыкаются.
– Если она сама не течет, то мы ее основательно смажем, – продолжает он. – Вы на тело посмотрите, я такого еще ни у одной модели не видел. Ноги? Идеальные. Грудь? Такую не хочется из рук выпускать, только жать и мять.
Маврин наглядно иллюстрирует свои слова. Устраивается между моих ног, лапает везде где пожелает, и поскольку никто не держит, я пробую заехать ему в челюсть.
– А как сопротивляется.
Он хватает меня за горло и бьет головой о пол.
Я почти отключаюсь. Реальность меркнет, расплывается, однако не ускользает, наоборот, держит, смыкает челюсти крепче.
– В нашем клубе уникальная гостья. Оцените по достоинству. Юная, свежая, нетронутая. Еще и дочь известного криминального авторитета. Угощайтесь, господа.
Добро пожаловать в ад.
– – -
Пока я рассказываю все это, Чертков хранит молчание. Не прерывает, не задает вопросов. Он даже не двигается. Не слышу ни звука шагов, ни шороха одежды.
Может ушел? Покинул комнату? Может ему надоело слушать?
Я не оборачиваюсь, лишь сильнее скрючиваюсь, сгибаюсь пополам, изливаю душу, извлекаю наружу то, что столь долго держала в собственной темноте.
Сперва голос дрожит, срывается, скупой текст моей истории перемежается со сдавленными всхлипами, но постепенно я обретаю спокойствие, уверенность.
Волнение спадает, эмоции отступают.
– Там повсюду были зеркала, яркий свет. Они заставляли меня смотреть. Это длилось очень долго, время потеряло смысл. Они не смогли изнасиловать меня сзади, зато все разорвали впереди. Смазка закончилась. Маврин пытался чем-то размять, растянуть, однако ничего не получалось, и он пришел в ярость, обезумел, схватил нож. Он добавил на мою спину еще несколько шрамов. Зарубок. Так он их называл. Я до сих пор помню, как сталь вспарывала плоть. Звук. Ощущения. Все это не покидает ни на миг. Да, я не думаю об этом постоянно, но это постоянно рядом. Внутри, на подкорке. Некоторые раны никогда не заживают.
