– Я должен хотя бы попробовать. Да и убивать, не организовав прикрытие, довольно глупо. К сожалению, я не могу вырезать или пристрелить всех тех, кто заслуживает. Но попытаться стоило. По крайней мере, эти твари больше никому и никогда не причинят вреда. Никого не растлят. Не изнасилуют. Не замучают до смерти.
– Но ты ведь не собирался их убивать. Изначально.
– Я знал, что нам не по пути.
– Выходит, ты специально заполучил клуб? Чтобы получить доверие и расквитаться при первой же удобной возможности?
– У нас было мало шансов успешно сработаться. Ты же видела, какие дела там творятся. Еще и эти попытки торговать детьми. Они бы пытались проворачивать подобное дальше.
– Это чудовищно.
– Очень часто это основная статья дохода.
– Я хочу понять, как ты… как ты не боишься выступить против системы? Как ты смог рискнуть и устроить такую резню?
– Я не выступаю против системы. Я делаю только то, что в моих силах. И поверь, изображать борца за справедливость не стану. Я представлю все так, будто те, кто рулил «Вавилоном» состояли в сговоре против основного начальства, постоянно воровали и наживались в обход общей кассы. Необходимые документы составлены. Вот только вряд ли мою инициативу одобрят сверху. Но ничего. Поборемся.
– Я не думала, что ты… – осекаюсь.
– Что?
– Такой.
Я и правда не знаю, как можно объяснить, как в нескольких словах все отразить.
– Такой дебил? – он хохочет.
– Нет.
Я чуть отстраняюсь, поворачиваюсь к нему лицом. Я хочу видеть его глаза. Я хочу видеть в его глазах себя.
– Настоящий, – улыбаюсь.
– Ты тоже, – уголок его губ дергается. – Пожалуй, ты даже слишком настоящая для меня.
Я прижимаюсь к нему. Обнимаю. Сильно-сильно. Мне так хочется спаять наши тела воедино.
– Макс.
– Да?
Я молчу, просто наслаждаюсь этой удивительной, практически нереальной близостью. Вдыхаю родной запах. Запах моего мужчины.
Я провожу пальцами по его щекам, по губам. Я не знаю, что будет потом, дальше, в следующее мгновение, но сейчас я упиваюсь, захлебываюсь счастьем. Я пьянею от ощущения того, что Чертков рядом.
И нет прошлого. Все вычеркнуто, стерто. Нет насилия, крови, смертей. Нет мести и ненависти. Ничего нет. Только мы.
– Детка, – повторяет он.
И уже даже не важно, что никогда не называет меня по имени. Издевательское «Катерина Олеговна» не в счет.
– Я знаю, о чем ты говорил с моим отцом, – нарушаю нашу хрупкую идиллию. – Тогда, в тюрьме.
Я должна ему сказать. И не только об этом. Пусть все карты будут выложены на стол. Наконец-то все встанет на свои места. Больше не будет никаких недомолвок.
– Я достала запись с видеокамер. Там не было звука, поэтому пришлось заказать расшифровку.
Чертков мрачнеет, но ничего не говорит.
– Я знаю, что он сделал. С Назаровым. С его семьей.
Запинаюсь.
– Я понимаю, не стоит о таком спрашивать. Но я не могу иначе. Я просто обязана это сделать. Скажи, мой отец и твоим родным причинил боль?
Чертков отступает от меня. Резко. Его желваки отчетливо выделяются, скулы ходуном ходят.
– Пожалуйста, я… извини.
Складываю руки на груди, пытаюсь собраться.
– Я должна понять.
– Что?
– Почему ты настолько сильно меня ненавидел?
Мое сердце ухает вниз. У Черткова такое выражение лица, что я начинаю сомневаться в том, стоило ли употреблять прошедшее время.
– Или ненавидишь до сих пор?
Я не могу не задать этот вопрос.
Я хочу узнать правду.
– Пойдем.
Чертков направляется к лестнице, начинает подниматься. А я стою, не способна сдвинуться с места.
– Чего застыла? – бросает через плечо. – Идем.
И я следую за ним, поборов животный ужас. В который раз судьба окунает меня то в жар, то в холод.
Гнетущее чувство томится в груди. Какая-то странная, пугающая неизбежность, необратимость смертного приговора.
Еще мгновение назад над головой царило безоблачное небо, а теперь опять сгущаются мрачные тучи.
Я просто поднимаюсь по лестнице, но впечатление такое, как будто я поднимаюсь на свой собственный эшафот.
Чертков заходит в кабинет, кивком головы указывает мне на кресло.
Я стараюсь не смотреть на сейф, ничем себя не выдавать. Хотя возможно, он уже все знает? Или догадывается? Понимает, что я украла тот жесткий диск?
Нет, вряд ли.
Моя интуиция вопит об опасности, но разум подсказывает – с кражей это никак не связано.
Я покорно опускаюсь на сиденье.
Чертков подходит к сейфу.
Я отворачиваюсь.
Раздается металлический щелчок.
– Ты когда-нибудь видела это? – он протягивает мне видеокассету.
Настоящий раритет. Помню ее с прошлого раза. Сейчас такие не выпускают. На них нет спроса, разве только особые ценители подобных древностей проявляют интерес. Однако на массового потребителя это не рассчитано.
Когда-то у меня дома было полно таких. Целая коллекция.
– Посмотри внимательно.
Я беру видеокассету и не могу унять дрожь.
– Что здесь? – нервно сглатываю.
Нет никаких опознавательных знаков. Ни надписи, ни какой-либо пометки.
– Включи.
Голос Черткова звучит ровно, даже как-то бесцветно.
– Хорошо.
Я осматриваю комнату в поисках подходящего устройства, и холодок проходит по спине, когда я замечаю, что видеомагнитофон находится на тумбе, совсем рядом. Вставляю туда кассету, беру пульт, пытаюсь вспомнить, как именно запускать просмотр.
– Все начнется автоматически, – говорит Чертков.
И правда.
Огромный настенный телевизор оживает, просто сначала я этого не понимаю. Показывается темная комната, чуть позже вспыхивает свет прожектора.
Невольно закрываю глаза. Вспышка слишком яркая. Слепит.
И что-то неприятно саднит внутри, скребется, царапается, будто старая, незажившая рана начинает гнить.
– Нет, смотри.
Чертков подходит ко мне, его ладони мягко ложатся на мои виски.
– Открой глаза.
– Я просто…
– Я думал, у нас есть время. Но ты права. Чем раньше все прояснится, тем лучше. Раньше я не планировал ничего объяснять, а теперь понимаю, что ты заслуживаешь этого.
