Чертков остается безмолвен.
– Говори. Как ты это сделаешь? Где? Прямо у воды? На берегу? Или в доме? Где мы остановимся? Где будем жить? Или ты сделаешь это сразу? В первый же день? Скажи, сколько ты отмерил мне? Нам?
Я требую объяснений.
– И что мне делать сейчас? Сходить в кино? Сделать маникюр? Как мне провести свои последние дни? Расскажи. Давай же. Это ведь самый интересный момент. Мы должны все обсудить. Надеюсь, ты учтешь мои пожелания. Если что, я предпочитаю кремацию. Развей мой прах по ветру. Как мои мечты. Как ту надежду, которую ты вбил в меня, а теперь отнял.
Чертков молчит.
Он как камень. Холодный, чужой. Он нависает надо мной могильной плитой.
– Говори, как ты хочешь меня убить.
Я чувствую что-то соленое на губах. Я не могу понять, что это – слезы или кровь. И кому это принадлежит.
– Быстро и безболезненно. Или так чтоб я помучалась. Чтоб страдала. Как он. О поверь, он страдал. Он очень страдал. Да ты и сам видел. Ну так сделай же. Сделай! Повтори это все со мной.
Чертков подается вперед, почти впечатывается в меня. Захватывает мою нижнюю губу зубами. Не кусает, сжимает совсем слегка, но уже очень ощутимо.
– Заткнись, – приказывает, тут же отстраняясь.
– Трус! – выпаливаю ему прямо в лицо. – Ты трус!
– Не спорю.
– Ты пытаешься представить все так, будто я тоже не могу простить.
– Но ты не можешь.
– Его не могу.
– Это одно и то же.
– Ты не он.
– Точно. Я намного хуже.
– Нет, неправда…
– Ты знаешь, о чем я думал? Что я представлял каждый день? Я просыпался и засыпал с твоим именем на устах. И это имя жгло сильнее любого проклятия. Я воображал твое изувеченное тело. Освежеванное. Окровавленное. Я пытал тебя. Не день, не месяц. Я пытал тебя годами. Растягивал удовольствие. Прокручивал все раз за разом. Ставил каждую экзекуцию на повтор, пока не наскучит. Потом заменял чем-то новым, чем-то еще более разнузданным и жестоким. Я ощущал дикое возбуждение. Такой гремучий кайф, которого не давала мне ни одна женщина. Я представлял, как дроблю твои кости. Кулаками. Как стены окрашиваются твоей кровью. Как ты кричишь, рыдаешь, умоляешь. Твои воображаемые вопли стали моей любимой музыкой. Твое искаженное мучениями лицо всплывало перед моими глазами всякий раз, когда я кончал в очередную девку. И наматывая ее волосы на кулак, вбиваясь в нее до упора, я представлял, как добираюсь до твоего сердца, проламываясь сквозь ребра, и сжимаю в руке все еще бьющийся кусок плоти.
Наверное, мне стоит испугаться, но я улыбаюсь.
– Так вот почему ты не удержался.
Чертков вздрагивает.
– Я стала твоей запретной эротической фантазией.
Его пальцы сжимают мои плечи. И это действие выглядит красноречивее любых других подтверждений.
– Ты же до сих пор хочешь меня. Ты всегда хочешь. Ты не можешь отказаться.
– Это больше никогда не повториться.
– Уверен?
Я выдергиваю его рубашку из-под пояса, забираюсь под ткань пальцами, провожу по мигом напрягшимся мышцам живота.
Чертков перехватывает мои запястья, заставляет прекратить. Быстро и жестко. Но его кожа буквально горит. Его пульс моментально становится бешеным. И я успеваю понять это прежде, чем он принуждает меня остановиться.
– Ты и сам не знаешь, что будешь со мной делать. Не отрицай. Ты и правда не знаешь. Прежде знал. А сейчас нет. Больше нет.
– Не знаю, – хмуро соглашается он. – Но это не означает, что я оставлю тебя в живых.
– Зачем? Господи… Зачем?!
Вопрос вырывается непроизвольно.
Я не представляю, какой ожидаю ответ.
– Господа для таких, как мы, нет, – холодно говорит Чертков.
Наш разговор – агония двух больных людей.
Я готова оспорить каждую фразу. Только смысла нет.
Возможно, я сама жажду этого?
Поставить точку. Быть наказанной. Не по закону. Не кем-нибудь другим. Моим Чертом. Моим Дьяволом. Тем, кто дал мне абсолютно все. И тем, кто абсолютно все отнял.
– – -
Утро не приносит ровным счетом ничего. Мысли не проясняются, на душе не становится спокойнее. У меня ощущение, будто я сплю наяву. Пробую проснуться и не могу. Я как бы проваливаюсь куда-то, увязаю все глубже, все безнадежнее. И четко осознаю лишь одно, отсюда никогда не выкарабкаться.
Чертков переключает новостные каналы, слушает сообщения о вчерашнем пожаре в клубе «Вавилон». Я завариваю кофе. На автомате. Я не хочу ни есть, ни пить. Но мне необходимо хоть немного занять руки, отвлечься.
– Почему ты решил, что я не уйду? – спрашиваю, наконец.
– А ты уйдешь?
Он по-прежнему сидит спиной ко мне, не оборачивается и вообще не показывает, что мое присутствие рядом его волнует. Вот только на вопрос отреагировал в момент. Выходит, не слишком внимательно следит за происходящим на экране телевизора.
– Я могу сказать тебе, что еду в офис, а на самом деле отправиться в аэропорт, купить билет на любой рейс, оплатить наличными.
– Вероятно.
– Тогда ты не сможешь меня найти.
– Смогу.
– Интересно – как? Думаешь, у меня не хватит мозгов от тебя скрыться?
– Я тебя всегда найду. Везде.
– Это просто слова.
– Это факт.
– Ерунда.
– Я тебя чую.
– Как охотник чует добычу?
– Как зверь.
От его спокойной уверенности мороз пробегает по коже. Даже чашка горячего кофе в моих руках не помогает согреться.
– Ты не допускаешь ни единой вероятности…
– Мы оба знаем, что ты никуда не уйдешь.
– Посмотрим.
Я делаю крупный глоток и отворачиваюсь к столу, стараюсь унять бесконтрольную дрожь в теле. Терпкая жидкость обжигает горло. Я делаю еще несколько глотков.
– У меня есть некоторые накопления. Личные. На первое время этого хватит. А после я устроюсь на работу. Я знаю французский и английский. Это уже неплохое начало. Я не стану слишком сильно высовываться, скроюсь в тени. Буду официанткой. Или наймусь уборщицей.
Горячее дыхание обдает шею.
– Дразнишь?
Пальцы Черткова поглаживают мою талию.
Я содрогаюсь изнутри. Я не понимаю, как он подбирается настолько близко. Когда? Он движется бесшумно. И проникает вглубь. Как в масло.
Может он и правда Черт? Явился взыскать долги. Явился по мою душу. Проклятую, черную, казалось бы никому не нужную.
