– Не знал…
– Вот теперь знаете.
Виктор дружески хлопнул его по плечу и, трамбуя снегоступами снег, ушел вперед по одному ему видимой тропе.
Разговор снова коснулся Лизы, и почему-то именно теперь Алекса кольнуло чувство вины. Он ведь так и не сказал Кошкину о той оговорке Лизы – что она узнала гребень в форме жар-птицы. И что сказала, будто он похож на украшение ее матери. Алекс промолчал, потому как решил, что Лиза обозналась: нынче они ищут останки девицы Марии Титовой, пропавшей три года назад. Девица эта никак не может быть госпожой Кулагиной. Наверное…
– Виктор, вы знали мать Лизы? – спросил он неожиданно для себя.
Виктор шел впереди, и лица его было не разглядеть – но он, не раздумывая, качнул головой:
– Никогда ее не видел. Родственники у нее остались в Екатеринбурге – сестра, кажется. Елизавете Львовне три года, что ли, было, когда матушка уехала поправлять здоровье куда-то в Европу. С тех пор и не появлялась больше. Обычное дело, милый Алекс. Бедняга Кулагин и жениться-то второй раз не мог, потому как и не вдовец вроде.
Вопрос о том, действительно ли мать Лизы жива, так и повис в воздухе… Позади них, внимательно слушая разговор, шагал Кошкин, представить полиции. При нем бросаться разного рода подозрениями да обвинениями даже Алифанов бы не решился.
А вот Алексу было теперь о чем подумать. Сколько еще тайн, интересно, скрывает Лиза Кулагина?
Фиктивный брак… Алекс смутно представлял, что его ждет, но вбитые с малолетства принципы заставили вдруг очень четко осознать: женившись на Лизе, он не только получит право завладеть дедовым наследством. Он отныне будет иметь самое прямое отношение ко всем Кулагиным – и к живым, и к мертвым, и к тем, кто куда-то там уехал. А семейство это, признаться, нравилось ему все меньше и меньше.
Приподнятое настроение Алекса портилось теперь с каждым новым шагом по рыхлому февральскому снегу. Некстати вспомнилась Милли, и мысли о ней снова отозвались глухой тоской во всем его существе. Что самое странное, он ни в чем не винил ее даже теперь. Она актриса – воздушная, легкомысленная, глупенькая. Что с нее взять? А ведь явись она завтра на пороге дедова особняка и скажи: «Я вся твоя, Алекс, и никуда более не уйду», – он даже быть с нею не сможет. Потому как дал слово Лизе и забрать его назад ни за что себе не позволит.
– Что-то темнеет там на снегу. Видите? – вдруг окликнул Кошкин, сбивая с мысли.
Мужчины переглянулись, и далее первым пошел Кошкин. Приблизился, покуда Алекс еще ничего не мог рассмотреть, и сел на корточки – перчаткой отряхнул от снега то, что там было. Тогда только Алекс и разглядел, что это лошадь – его лошадь, павшая в тот день, когда он сам едва не замерз.
Они близко…
Еще с десяток шагов по узкой тропке меж сосен, и Алекс снова остановился, как вкопанный – не смея отвести взгляда от того пригорка, что грезился ему в кошмарах.
И она снова стояла там – на самой верхушке, подле одинокой тонкой сосны. Стояла и смотрела на Алекса в немом печальном призыве. А потом исчезла.
– Здесь… – глухо сказал он остальным. – Копать надо под пригорком.
Работали тяжело и молча – болтать теперь и Виктору расхотелось.
Снег – талый, слежавшийся, местами и вовсе превратившийся в лед – еще долго не позволял даже увидеть землю. Но и когда склон пригорка расчистили более или менее, легче не стало. Земля, будто каменная, откалывалась кусками размером в пригоршню да и то лишь по поверхности. Солнце уже перевалило за полдень, а углубиться в землю удалось не более чем на пядь.
Алекс к подобному труду не привык, да и правая искалеченная рука ничуть ему не помогала. Вымотался невероятно… Впрочем, вслух о том заявить не смел. Из них троих жаловался беспрестанно один Виктор: то и дело предрекал, что ничего они не найдут, все без толку, и лучше оставить безумную затею хотя бы до весны.
И Виктор же первым наткнулся на то, что поначалу принял за камень…
Очередной ком земли не желал поддаваться, и Виктор ударил острием лопаты с невероятным, остервенелым усилием – и тогда-то с мерзлыми комьями в сторону отлетело нечто белое, твердое и пористое.
– Осторожно!.. – успел крикнуть Кошкин, прежде чем Виктор ударил еще раз.
Кошкин рукою отстранил обоих, сел на корточки и перчаткой чуть расчистил место, где тот копал. Из земли торчала белая крупная кость с остатками замерзшей плоти, обернутые в истлевшую ткань, бывшую когда-то розовой.
Переглянулись молча.
Дальше копали крайне осторожно, дабы не повредить остальные кости. Сухожилия, плоть, остатки кожи практически не сохранились – зато волосы на черепе оказались длинными, сплетенными в истерзанную косу и до сих пор белыми. Не седыми – белыми, как снег.
Кошкин молча, посерев лицом, укладывал все в мешок, а Алекс потерянно стоял в стороне, не зная, что и думать. По крайней мере, мысли о Лизе отступили – хотя утешение слабое.
Вернулись в город уже на закате.
Решено было покамест сохранить останки в клинике Алифанова, благо доктор был не против и даже сам отдал ключи от морга. Туда же через пару часов по личной просьбе Кошкина приехал судебный медик, и они надолго заперлись вдвоем, проводя определенные процедуры.
Виктор и Алекс, оставшиеся не у дел, были теперь свободны – да только мучило какое-то странное чувство: не хотелось нести домой все виденное и прочувствованное за сегодня.
– Ну и денек… – без сил вздохнул Виктор. – Идемте к нам, Алекс: Иринка пирогов напекла, а у отца наливка припасена на черноплодной рябине. Удалась в этом году! Идемте…
Алифановы жили в том же особняке на Вознесенском проспекте, где располагалась и клиника – занимали два верхних этажа. Жили вчетвером, с кухаркой и горничной, большой дружной семьей. Алексу все это было в новинку.
За ужином Алифановы много говорили, шутили, смеялись. Глава семьи, доктор Владимир Андреевич, невысокий, кругленький, в очках с тонкими дужками и белыми как пух волосами на макушке, то и дело рассказывал о происшествиях, имевших место быть в его практике. Заурядных, казалось бы, происшествиях, но рассказывал до того живо и образно, что и Алекс отвлекся от тяжких дум. Супруга его на матушку Алекса походила так же, как день на ночь. Добродушная, ласковая женщина, которая и минуты не могла высидеть, чтобы не поправить мужу салфетку, приобнять сына, чмокнуть в лоб дочку, предложить гостю попробовать и то блюдо, и это, и это… Виктор смущался ее, старался выглядеть деловым и серьезным – а Алекс… не то чтоб завидовал, но глядел на них с щемящей тоской. Никогда у него не было ничего подобного.
А Ирина раз двадцать пять, не меньше, начинала разговор о господине Кошкине. Узнав, что нынче он занят и поужинать с ними не сможет, она сделалась еще печальней, чем Алекс – что, впрочем, даже шло ей, делая похожей на героиню романтической повести.
Кошкин освободился гораздо позже ужина, хотя и Виктор, и Алекс дождались его в столовой Алифановых. Ужинать толком не стал: надломил кусок пирога да выпил залпом рюмку наливки. Без предисловий перешел к главному.
