– Она и впрямь была убита. Застрелена. В черепе, у виска, дыра явно от пули. Доктор говорит, что стреляли в упор. Еще на ребрах что-то похожее на следы от выстрела, но теперь уж не разберешь. Нужно матери Титовой сообщить.
Алекс ничего не ответил. Он, кажется, всегда знал, что девицу именно что убили. За что? Явно не за гребень, хоть тот и из золота. Кому она помешать могла? Учительница двадцати трех лет…
Окончательно сник и Виктор. Он еще за семейным ужином вдоволь напробовался отцовской наливки; после присоединился к Кошкину, чтоб тому не пить в одиночку, и сейчас уже с трудом ворочал языком. Однако заявил.
– Напьюсь, ей-богу… Вы как хотите, господа, а я в варьете еду. Вас не зову, Алекс, уж извиняйте. Вы-то нынче счастливчик, Лизоньки Кулагиной жених – нельзя вам. Лизонька мне как сестра – я ее в обиду не дам…
Алекс имел несчастье видеть, какая Лиза ему сестра. Но на ревность сил уже не осталось: он только помог Виктору при попытке встать на ноги, свалиться не на пол, а на диван. Где тот, запрокинув голову, через пять минут уже вовсю храпел.
– Мои поздравления, Алекс, – бесцветно произнес Кошкин. – Я о помолвке.
Он стоял у окна, курил и хмуро смотрел вдаль.
– Осуждаете? – хмыкнул Алекс.
– Ничуть. Это ваше дело. Однако я припоминаю, как вы отзывались о Елизавете Львовне прежде… деньги, все прочие блага, Алекс, ведь закончатся рано или поздно. А от супруги вам никуда не деться. До самой ее или вашей смерти.
Разговор перестал Алексу нравиться, хоть и затеял он его сам.
– Ежели с умом подойти к тратам, то не кончатся.
– Ежели с умом, – не стал спорить Кошкин, – то, может, и не кончатся.
Алекс его ровно не слышал. Злился то ли на Кошкина, то ли на самого себя. И самому же себе словно доказать что-то пытался:
– Я хоть в промышленном деле и не понимаю, Степан Егорыч, но всегда можно управляющего нанять. Или же средства в банк вложить, а жить с процентов. Да и я уж не тот, что год назад был. При одной мысли о кутежах да варьете тошно становится! И в Петербург я едва ли вернусь, если угодно знать. Нечего мне там теперь делать…
Он поднял руку – правую, искалеченную – и долго смотрел на нее в желтоватом свете единственной свечи. Прежде так внимательно смотреть избегал. Отводил взгляд, задыхаясь от глухой ненависти к самому себе и своему уродству. Рука уже не болела так сильно, как раньше, только ныла постоянно, что больной зуб, да отзывалась острыми спазмами, когда он, забывшись, пытался ее использовать.
– Был у меня приятель, Мишель… – снова заговорил Алекс. – Мишка. Еще в гимназии с ним учились. После в артиллерийское училище вместе поступали, а после и в академию. Я его не приятелем, а братом считал, если говорить откровенно. А невесту его – сестрой. Покуда из сплетен не узнал, что этот самый «брат» тайком от меня и невесты навещает одну актрису. Женщину, которую я любил больше жизни. Этой рукой я целился Мишке в сердце. И, ей-богу, убил бы, если б он не ранил меня так, что более я револьвер держать уже не мог.
Кошкин обернулся. Оставил папиросу и долго смотрел на него серьезно и вдумчиво.
– Сплетням не всегда можно верить, Алекс. Языком трепать – не мешки ворочать, сами знаете. Даже если она и актриса. Я бывал знаком с актрисами, которые куда порядочней и чище иных благородных девиц.
– Да – но не Милли, – сухо отозвался Алекс. – Я простил ее, умолял оставить сцену и стать моей женой – а она ответила, что у нее гастроли в Париже. Что ей некогда. Сетовала, что как же я стану содержать дом и жену, ежели у меня больше ничего нет. И добила, сказав, что с Мишелем у нее все было не всерьез, что теперь она любит толстосума-купца, известного театрала, который и устроил ей эти гастроли. Собственно, она уехала в Париж, а я уехал сюда.
Этой истории Алекс никогда прежде не рассказывал. Даже себе самому, кажется, не излагал события столь честно. Но и пожалеть, что сказал Кошкину, ему не пришлось: тот его понял. Не стал говорить ничего, но кивнул едва заметно и дружески хлопнул Алекса по плечу.
А после Кошкин вдруг резко обернулся к окну – снова. Окна столовой выходили на фасад, и в свете ярко горящей вывески Алекс сейчас разглядел женскую фигурку без верхней одежды и головного убора, закутанную только в шаль. Ирину. Она ежилась от холода и что-то несмело отвечала незнакомому Алексу мужчине. Огромный, как дубовый шкаф, в волосатой длинной шубе, он активно жестикулировал и что-то пытался Ирине втолковать.
– Нам стоит вмешаться, Степан! – тотчас разозлился Алекс.
– Не стоит, – предупредил Кошкин. – Он ее муж. Законный. Она из Перми от него уехала, и он за нею. Вреда от него нет, однако часами стоит и на ее окна смотрит.
– Мерзкий тип…
Кошкин сам был как струна напряжен, и Алекс видел, что тот не сводит глаз с парочки у крыльца. А когда тип взмахнул руками слишком уж резво – Кошкин немедленно дернулся. Шагнул к стене и щелкнул переключателем электрического света. Ярко вспыхнула лампа под потолком, осветила всю столовую – тогда-то и Ирина, и тип одновременно повернули головы в их сторону. Тип сию минуту стушевался, сник, мелко попятился назад – и как призрак растворился в темноте.
А Ирина, теперь еще больше похожая на романтическую героиню, с полминуты смотрела на них – на одного Кошкина, точнее. А потом быстро юркнула за дверь отцовского дома.
Зато Кошкин более к инциденту не возвращался ни словом, ни, кажется, и мыслями. Сунули под голову храпящему Виктору подушку, укрыли пледом прямо здесь, в столовой, после коротко распрощались с доктором Алифановым, который все еще сидел в кабинете – и покинули дом.
Возвращаться в дедов особняк Алексу не хотелось, да Кошкин и сам позвал приятеля к себе, благо его съемная квартира располагалась гораздо ближе. Там хорошенько умывшись, разомлев от сладкого горячего чая, Алекс снова вернулся к начатому когда-то разговору:
– Так что же Ирина Владимировна и есть ваша femme fatale, властительница ваших дум? – полюбопытствовал он.
Кошкин отозвался легко и, судя по всему, искренне:
– Нет, уверяю вас.
– Однако ж судьба ее вам не безразлична, это очевидно, мой друг. Должно быть, та ваша женщина тоже замужем?
– И снова нет: она вдова. Когда… я вынужден был сюда уехать, мы с нею условились, что она приедет следом. Было это полтора года назад.
Алекс пожал плечами:
– Положим, полтора года не так много, чтобы распорядиться имуществом, привести дела в порядок да сюда к вам добраться. До наших мест ведь даже железная дорога толком не построена.
– Положим… но от нее и писем нет. Ни единого.
– Быть может, она адреса вашего не знает? Вы сами-то писали ей?
Кошкин резко дернулся, будто его ошпарили:
– Нет. И не стану, ни к чему это. Пустой разговор, Алекс, оставим. Все к лучшему, что не приехала: нечего ей здесь делать.
