– Ирина Владимировна, так, ежели он живой, то зачем вы полицию позвали?
В глазах у Ирины отразилась паника, как у неумелого шулера, пойманного за руку.
– Так… ну вы, Степан Егорыч, сами подумайте: в буран, в лесу, в сумерках – кто ж по доброй воле на снегу лежать станет? И одет он не как охотник, – предупредила она догадку Кошкина, – и сорочка, и штаны – все вручную пошито. Пальто французское, ботинки английские. Сразу видно, из купцов! А у нас-то в городе сами знаете, какие страсти творятся! Точно вам говорю, лихие люди его нарочно в лес привезли да выкуп требовали! А главное…
Ирина вдруг нырнула рукой в карман суконного платья и на ладони протянула Кошкину золотое украшение необыкновенно тонкой работы. Женский гребень для волос с выложенным разноцветными камнями павлином. Нет, не павлином – жар-птицей. Тело и роскошные огромные крылья были синими, хвост рубиново-красным, а миниатюрная головка венчалась хохолком с тремя крупными зелеными камнями.
– В руке у него этот павлин был зажат, – сообщила Ирина. – Насилу Владимир Андреич вынул – так крепко держал, хоть и без сознания.
– Это жар-птица, а не павлин, – машинально поправил Кошкин.
Откуда-то он точно знал, что это жар-птица. Видел он, что ли, этот гребень раньше? Только где?
Из рук Ирины он принял заколку, да так и не опустил ее в приготовленный бумажный конверт – все рассматривал и пытался вспомнить.
– Этот господин…
– Риттер, – подсказала Ирина. – Риттер Александр Николаевич, он так назвался.
Кошкин кивнул.
– К нему можно?
– Да, конечно, я провожу!
Кошкин вымученно улыбнулся, не найдя причины отказать.
Славная она девушка, – думал Кошкин, вслед за Ириной следуя по коридорам, чтобы попасть в больничное крыло.
И образована, и не глупа, и красива в меру. Выдумщица, правда. Владимир Андреевич, которого она только по имени-отчеству величала, приходится ей батюшкой. Доктор Алифанов, Владимир Андреевич, профессор и знаменитый на всю округу окулист. В Вятской губернии, говорят, родился, в заводском поселке. Однако ж выучился в Казанском университете, был приглашен в их уезд в новую больницу при заводе, да здесь и осел. Крайне удачно женился на дочери главврача, позже и сам госпиталь возглавлял, перемежая практику с чтением лекций и написанием научных работ в том же Казанском университете. А года полтора назад выкупил новенький особняк на Вознесенском проспекте возле церкви и открыл здесь частную клинику, пользующуюся немалым интересом у горожан. Даже теперь, в столь поздний час, в коридоре толпились какие-то пациенты.
Профессор сам свел знакомство с Кошкиным по причине довольно деликатной: для исследований глазного аппарата доктору регулярно требовались свежие трупы. В таком деле без знакомства с местным полицейским надзирателем, разумеется, не обойтись.
Ирина, между тем, вела его в больничную палату, обычно пустую, в силу специализации клиники – но не сегодня.
Первым Кошкин увидел Виктора Алифанова, взрослого сына профессора и тоже доктора. И Виктор, сын, и Ирина, дочка – оба пошли по стопам отца, в медицину. Ирина окончила женские курсы в губернском городе, успела выйти замуж и расстаться с мужем, после чего снова вернулась в отчий дом. Виктор тем временем отучился в университете, некоторое время был земским врачом, а ныне замещал отца в клинике.
Характером младший Алифанов едва ли пошел в именитого батюшку: Виктор был балагуром, каких поискать, громким, ярким и совсем не склонным днем и ночью корпеть за научными трудами или возиться в прозекторской, как родитель.
Вот и сейчас он беседовал со спасенным им пациентом легко, весело, будто те, ни много ни мало, старинные приятели. Его даже не смущало, что пациент отвечает невпопад и почти его не слушает.
Риттеру на вид было около тридцати. Может, и меньше, но изможденное лицо с залегшими под глазами тенями, с грубо вырезанными носогубными складками, с тяжелыми хмурыми бровями делали его старше. А в темно-русой шевелюре да суточной щетине на щеках нет-нет да серебрилась седина. Тяжко ему пришлось.
Риттер был уже не в постели, оделся полностью, разве что сюртук не успел натянуть. На вошедшего Кошкина он обернулся первым и, по тому, как с достоинством поднялся, потянулся за сюртуком, спеша его надеть, Кошкин подумал, что тот, пожалуй, не из купцов, а благородных кровей. И выправка была военной.
– О, и полиция пожаловала! – легкомысленно сообщил Виктор, после чего представил его Риттеру: – господин полицейский надзиратель, Кошкин Степан Егорович, прошу любить и жаловать.
Кошкин коротко кивнул в ответ на кивок Риттера, и отметил, как тот протянул, было, ему руку для приветствия – слишком бледную, с нелепо скрюченными узловатыми пальцами. Протянул – и сразу одернул, неловко убрал за спину. Но все же собрался и с достоинством поздоровался:
– Риттер Александр Николаевич, штабс-капитан гвардии. В отставке… Весьма рад.
– Ну-с, оставлю вас, господа, – Виктор, хоть и не свойственна ему была деликатность, счел за лучшее откланяться. – Доброго вечера!
Когда тот вышел, закрыв за собою дверь, в палате стало необычайно тихо. Неловкости, впрочем, не чувствовалось, да и некогда было Кошкину ходить вокруг да около.
– Что у вас с рукой? – спросил он, пройдясь и устроив папку с бумагами на подоконнике.
Тот странно дернулся, носогубные складки и морщины на лбу стали как будто еще глубже, но ответил тоже без обиняков:
– К делу это не относится.
По грубым шрамам на правой кисти Кошкин сообразил, что ранение, скорее всего, было пулевым. Не самым старым, потому как шрамы еще были ярко-красными, а господин Риттер свое увечье до сих пор воспринимал болезненно. Так что к делу его рука и правда едва ли относится. Настаивать Кошкин не стал, а задал новый вопрос:
– Как вы оказались один в лесу, одетый совершенно не по погоде?
– Глупая совершенно история… – Риттер устало провел ладонью по лицу и все-таки позволил себе снова сесть на больничную койку. – Давеча пришлось ехать в губернский город по делам вступления в наследство. Дела те обернулись неудачно: стряпчему требовались документы, оставшиеся здесь, вот я и торопился. Не стал дожидаться вечернего поезда из Перми. А ямщик везти отказался, мол, буран надвигается – ни в какую ехать не хотел. Пришлось мне взять лошадь, сани да ехать самому по Сибирскому тракту… Кто ж знал, что буран и впрямь начнется? Дорогу замело, лошадь шла-шла, да и выбилась из сил совсем. Я всего-то хотел чуть вперед пройти, дорогу отыскать – но и лошадь свою потерял в итоге…
Пока тот говорил, Кошкин глядел на него недоверчиво. Столь суровое вдумчивое лицо мало сходилось у него с таким безалаберным поступком. К вечеру, через незнакомый лес, с черт знает где взятой лошадью в путь мог отправиться или глупец, или самоубийца.
– Вы недавно в городе? – угадал Кошкин.
